Re: Черно-белый континент(Родезия, ЮАР и все что рядом)
Добавлено: 01 июл 2010, 02:30
Отбор в РДО ЮАР , Джек Гриф - Часть I
Из воспоминаний майора ВС ЮАР Джека де Вэланса Грифа
Командующий Пехотным училищем оторвался от моего личного дела и глянул на меня поверх очков. Его пальцы пожелтели от постоянного курения. – В наше Пехотное училище на должности инструкторов мы набираем только лучших из лучших, – начал он свою речь. – Итак… я вижу, что вы были лучшим на курсе вооружений поддержки, особо отличившись в минометном деле…ага…и также вы стали самым молодым военнослужащим, который соответствует квалификации инструктора по пехотному делу… всего шестнадцать лет…кроме того, получили переходящий кубок лучшего курсанта. Также у вас отличная характеристика от командования 5-го Пехотного батальона. Для начала мы назначим вас на должность инструктора на первом этапе курса подготовки пехотных инструкторов. Надеюсь, что вы понимаете всю степень вашей ответственности – вы должны быть образцом и наглядным примером для будущих инструкторов. Особенно это касается – в том числе – вашей прически и формы одежды, так что я рекомендую вам направиться к парикмахеру, сразу после нашего разговора. Сержант-майор, пожалуйста, проводите сержанта Грифа к парикмахеру и убедитесь, что он будет подстрижен в соответствии с правилами. Ну что ж, добро пожаловать в пехотное училище, сержант Гриф!
Это был кошмар – я понял, что я попал. Я стал инструктором – причем в месте, которое большинство пехотинцев люто ненавидело. Перед убытием сюда, я уже постригся в Ледисмите – но не так, как это требовалось в училище. Кроме того, я был обязан прошить швы на своей полевой форме и что самое поганое – носить внутри брюк над ботинками цепь, чтобы брюки отвисали и придавали силуэту безукоризненный вид! Верхом же идиотизма были правила ношения панамы. Вообще-то панаму носили для того, чтобы она защищала лицо и шею от жаркого африканского солнца. Здесь же полагалось на затылке делать складку, тулью – накрахмалить, а верх панамы – распрямить и разгладить. Выглядело это всё чудовищно нелепо, и такая манера носки более всего напоминала американских агентов ФБР 1950-х годов, какими их показывали в старых черно-белых фильмах. Я-то всегда использовал свою панаму в качестве полотенца, салфетки, веера, ну и вообще по ситуации, в зависимости оттого, что диктовали условия в буше.
Надо сказать, что и сам командующий училищем не являл собой пример образцового солдата – он все время ходил, ссутулившись, и не выпускал сигареты из рук. Он также ввел систему т.н. skinder kassies («ящиков для болтовни») – почтовых ящиков, куда военнослужащий мог опустить свои жалобы или свои предложения командованию. Он был одним из сторонников нового подхода, который заключался в «управлении» современной южноафриканской армией, а не командовании ей.
В то время спецназ ЮАР отчаянно нуждался в притоке «свежей крови» и поэтому во все войсковые части были разосланы недвусмысленные инструкции – если кто-то подает заявление о желании пройти отбор в части спецназа, то препятствий такому заявлению не чинить. Так что я подал такое заявление и начал всерьез готовиться к отбору. Я бегал на длинные дистанции, занимался регби, бегал с большим бетонным блоком весом в 30 килограмм (в просторечии «мраморный шарик»), бегал с автомобильной покрышкой или бревном и кроме этого совершал пешие переходы с тяжело нагруженным рюкзаком. Я получил массу разнообразных советов от кучи народа, в том числе и от тех, кто когда-то не прошел отбор в спецназ. Что же касается советов, которые мне дали несколько моих друзей из спецназа, то они все были туманны и сводились к одному: «Любой способен пройти отбор, все дело в голове. Просто будь хорошо подготовлен физически, иначе тебя сломают».
Пришло время для отбора, и я прибыл в расположение 1-го Парашютного батальона в Блумфонтейн – перед отбором в СпН мы должны были пройти и успешно сдать экзамены по начальной воздушно-десантной подготовке. Этот курс начался с недели очень жёсткой физподготовки – обязательной для всех прыжковых курсов. Инструктора на этом курсе были из действующих военнослужащих СпН, но сама программа находилась в ведении 1-го пдб. В конце второй недели мы были должны сдать экзамен по физподготовке. Поскольку я был военнослужащим кадрового состава, то у меня было право «завалить» только одно из пяти упражнений. В день экзамена я не смог справиться с этой проклятой стеной и хотя я выполнил подъёмов верхней части туловища из положения «лёжа» куда больше чем требовалось, сержант-спецназовец, отсчитывавший эти подъёмы, был, по всей вероятности, не очень восхищён мыслью о том, что какой-то сержант-пехотинец намерен попасть в спецназ – и зафиксировал меньшее число подъемов на этом упражнении. Так что я стал ВОЧем («вернуть обратно в часть») – правда, с обещанием, что я смогу снова принять участие в следующем отборе, в конце 1976 года. Я и так испытывал глубокое уважение к парашютистам, сумевшим пройти базовый курс подготовки, даже призывникам – но теперь, после того, как я сам понял, что это такое, я куда более явно осознал, что за узы их связывают.
Повседневная жизнь училища и условия моей службы в нём только усилили мое желание пройти отбор в СпН в следующий раз – и заставили меня тренироваться сильнее и сильнее. Мне повезло – некоторое время я занимался учёбой в Тактическом отделении, где узнал много нового о тактике пехотного взвода и боевой подготовке пехоты. Мой опыт войны в Анголе также пошёл в дело – благодаря энергичному капитану Андре Крюгеру, офицеру, который не боялся внедрять новые идеи, а не жившему «строго по правилам» (таковых любителей устава было в избытке, особенно среди старших офицеров). В конце концов, он сам был парашютистом с реальным боевым опытом.
В училище также было несколько выдающихся инструкторов – работать с одним из них для меня было одновременно большой честью и удовольствием. Это был сержант-майор Джек Пирс – типичный краснолицый сержант, с густыми завитыми усами и сержантским стеком, постоянно торчавшим у него подмышкой. Он производил впечатление человека, который даже спит по стойке смирно – пятки вместе, носки врозь. Он всегда внимательно слушал, как курсанты-африканеры пытаются ответить на вопрос или отрапортовать по-английски – языковая политика ВС ЮАР официально была двуязычной: 50% английского, 50% африкаанс. Когда бедняга окончательно запутывался в согласовании времен или в произношении, то Джек обычно прерывал его комментарием типа: «Малыш, прекрати поганить язык Её Величества».
Следующий отборочный курс стартовал на озере Бенгази, неподалеку от Санта-Лючии в Северном Натале. Еще до этого в Претории в течение недели 280 отобранных кандидатов подвергали прохождению суровой медицинской комиссии (в первой половине дня) и физической подготовке (во второй половине дня). Из этого количества отобрали 57 человек и отправили в Дурбан, для получения снаряжения – а оттуда уже в Бенгази. Инструктора-спецназовцы знали, какое количество людей им потребно для будущих боевых операций, и жесткий четырехнедельный «курс по обращению с оружием» сократил число кандидатов до примерно 15 человек. Этот период отбора использовался для того, чтобы избавиться от «сомнительных» кандидатов – с помощью длительных марш-бросков по дюнам, ночных маршей по азимуту через болота с крокодилами и пиявками, да и просто при помощи голода. Мы постоянно должны были таскать с собой винтовки, со снаряженными магазинами и снятыми с предохранителя – в любое время суток. Если инструктор кого-то ловил на поставленном предохранителе – то проштрафившемуся обычно грозил дополнительный марш после отбоя. За случайный выстрел кандидат немедленно снимался с курса и далее – ВОЧ. Порой случалось, что в перерывах между занятиями, кто-то из кандидатов отводил инструктора в сторону, и после короткого разговора уходил в лагерь – и больше его не видели.
Вообще, если человек был на грани слома, то в определенный момент эти симптомы начинали явно проявляться. Он становился молчаливым, замыкался в себе и как-то отдалялся от группы. Иногда такой человек начинал беспричинно жаловаться и ругаться во время упражнений. Кто-то начинал плакать. Один старший капрал из Корпуса инженеров как-то вечером сломался окончательно – он забрался на холм, начал стрелять в воздух и орать: «Да пошел ты в ж…, Ханнес Фентер!» (капитан Ханнес Фентер был командиром курса). Его арестовали и поместили в полицейский участок в Мбазване. Еще один парень как-то просто сошел в сторону с дороги, по которой мы шли, и исчез в сосновой лесопосадке – с концами. Мы поначалу подумали, что он пошел оправиться. Через два дня он нарисовался обратно, фактически на грани истощения. Оказалось, что он два дня блуждал по бушу, элементарно не понимая, где он находится. Он просто потерял весь смысл существания.
Инструктора постоянно нас искушали замечаниями типа: «Да, ладно, парень, вот машина отправляется в Дурбан, чего б не поехать – вечером уже будешь стейки есть» или «Да ты все равно не пройдешь отбор, так что лучше сейчас откажись» и т.д. Никто не знал, сколько еще продлятся эти испытания, и что самое ужасное – настоящий отбор был еще впереди.
Выходные обычно были заполнены бессмысленными упражнениями, кроме того, нас все время дергали туда и сюда безо всякой причины. Сами же инструктора отбывали в Дурбан, оставляя нас на попечение молодого капрала-спецназовца, который придумывал все что угодно, чтобы мы были чем-то заняты. Как-то раз в один из уикендов капрал Мариус Бунзейр, по кличке «Бонс», привел нас в буш, приказал отрыть окопы и скрытно в них пребывать – в течение двух дней. Очень скоро мы все сидели в этих окопах, прикрытых сверху тростником. Нам сказали, что мы ни при каких обстоятельствах не имеем права покидать окоп, а, кроме того, за нами будут постоянно наблюдать.
У меня с собой был кусок тыквы (я ухитрился подобрать его, когда тот упал с грузовика) и я решил приготовить его там же в окопе, используя маленькую газовую плитку. Я смешал тыкву с порошковым напитком Cool Aid из своего пайка, и надо сказать, что это было невероятно вкусно. На следующий день Вентцель Маркс, сидя в своем окопе, начал подбивать нас на браконьерство. В принципе было понятно, что «Бонс», наш капрал-инструктор, вряд ли появится тут вечером в субботу. Мы решили подстрелить антилопу-редунку (тростникового козла) – их там водилось в изобилии.
Договорились так: Вентцель Маркс подстреливает антилопу, а небольшая группа сразу после выстрела немедленно покидает окоп и помогает освежевать и поджарить тушу. Мы замерли в ожидании выстрела. Как только он прозвучал, мы выползли из окопов, добрались до деревьев и оттуда уже бегом помчались туда, где лежала редунка. Часть начала свежевать животное, другие развели костер. Через несколько минут мы уже поджаривали над костром куски мяса, наколов их на прутья. Все закончилось в считанные минуты, и мы тщательно замели следы. Вообще-то это было чистой воды браконьерство, и если бы нас поймали, то, во-первых, немедленно бы вышибли с курса, а, во-вторых, мы, вероятнее всего пошли бы под суд за браконьерство в заповеднике. Но мы были отчаянно голодны, и нуждались хоть в какой-то еде, чтобы продержаться и далее.
В один из дней нас собрали и сказали, что настал «решающий этап»: «Перевалите за гребень вон той прибрежной дюны, повернете налево и пойдете вперед по берегу, примерно 80 км. Там мы вас и встретим. Всего хорошего». Дистанция была покрыта нами в рекордно короткое время. Этот маршрут был частью ежегодного пешего похода в каком-то студенческом клубе – чей рекорд мы перекрыли с лихвой. А так, основное время марша прошло под песчаную бурю, дождь и непрекращающееся чувство голода. На одном из этапов марша над нами пролетел легкий самолетик и сбросил на пляж банку мясных консервов. К банке был приклеен кусок бумаги со словами, которые я запомнил на всю жизнь: «Битвы выигрываются в сердцах и умах людей».
За маршем немедленно последовали физические упражнения на берегу – со свежесрубленными сосновыми бревнами и мешками с песком. Смола, сочившаяся из стволов, смешивалась с песком – и эта паста превратила нашу и без того уже непотребную форму в полное безобразие. По счастью, эта каша хотя бы частично смылась, когда мы занимались бесчисленными подъёмами из положения лежа в полосе прибоя.
После этого, с наступлением ночи мы пересекли озеро Сибия на каноэ и «Зодиаках», все 15 километров используя приклады винтовок вместо вёсел. Причалив на рассвете к другому берегу, мы получили приказ – погрузить все снаряжение в грузовик, а самим пробежать 30 километров налегке – т.е. в майках, шортах и с винтовками. Было облачно, дул ветер, порой накрапывал дождь. К этому моменту нас осталось 11 человек и всем было понятно, что если не произойдет чего-то экстраординарного, то никто из нас уже не сойдет с дистанции. Мы превратились в машины.
Следующий этап проходил в горах Лебомбо и заповеднике Ндумо, где нас должны были «арестовать» и «допрашивать» (о чем мы, естественно, тогда не знали). Практически у всех у нас к этому времени были проблемы с ногами, т.е. мозоли и опухоли – и на каждом привале мы не столько отдыхали, сколько уделяли внимание своим нижним конечностям. Наша группа собралась в очередной точке рандеву, как вдруг нас окружили солдаты с собаками, а над нами завис вертолет с громкоговорителем. Практически всех сразу же в этой суматохе «арестовали» и приковали наручниками к деревьям – кого не взяли в первый момент, принялись азартно ловить.
По счастью отец моей тогдашней подруги был полицейским – и я провел изрядное количество вечеров, забавляясь с его наручниками, так что прекрасно знал их механизм. Меня и Тома Каммингса сковали вместе, пропустив наши руки вокруг развилки в терновнике. Я умудрился достать свой швейцарский армейский нож (по счастью, во время обыска его не заметили), в несколько секунд открыл наручники, и мы тут же рванули прочь.
Однако буш был настолько густым, что мы были вынуждены выйти обратно к дороге, где нарвались на грузовик для перевозки служебных собак и солдат, которые тут же нас «арестовали» по второму разу, втолкнули в кузов и заперли там. С инстинктом выживания у Тома было все в порядке – он моментально прошерстил снаряжение, валявшееся в кузове, нашел банку сардин и собачий корм. Банку вскрыли и съели за считанные секунды, после чего мы приступили к пожиранию собачьей еды. Солдат-призывник в изумлении уставился на нас через зарешеченное окно и попытался нам запретить есть. Он даже позвал своего командира: - Капрал, смотрите, эти парни едят сухой корм для собак! - Но все что они могли поделать – это беспомощно смотреть, как мы едим. Машина, тем временем, тронулась, и я немедленно озаботился поиском возможностей для побега. Механизм замка на дверях нам был знаком, и мы открыли двери изнутри. Они распахнулись, мы тут же выпрыгнули из машины и стремглав кинулись прочь. Водитель не заметил нашего побега. Я же, стремясь поскорее удрать из «плена» как-то не сообразил прихватить что-то с собой из одежды или снаряжения, которое валялось в фургоне. На мне были только ботинки, брюки и швейцарский нож в кармане – и все. Но самое главное заключалось в том, что мы были свободны, и оставались свободными до конца этого этапа – мы прятались в густом буше и передвигались только ночью, в то время как остальные подвергались всяческим пыткам на допросах.
Во время моей службы в 5-м Пехотном батальоне я прошел курс по уклонению от пленения, технике допросов и побега из плена – так что я очень хорошо представлял себе, что нас ждет, если нас все-таки поймают. Поэтому мы таились в густом буше Ндумы. В первую ночь после нашего побега мы навестили домик смотрителя заповедника. Мы-то надеялись найти там запасы бильтонга, но были жестоко разочарованы – нам всего-то и удалось найти только бутылку с водой и кусок брезента, из которого я смастерил некое подобие рубахи.
Неподалеку от нас, на месте летнего лагеря, мы услышали какой-то шум и решили узнать, в чем там дело. Оказалось, что это и было «пыточное место» - инструктора-спецназовцы отдыхали и весело проводили время, а «пленных», в числе которых были Сэм, Фриц и Джейкс, раздели догола и привязали к столбам. Время от времени инструктора подходили к ним, трясли перед носом аппетитным прожаренным стейком, отпускали шуточки – или выливали на голову пиво, а иногда могли и помочиться на узников. Кроме того, пленных постоянно обливали ледяной водой, держа их всю ночь в подмокшем состоянии.
Через несколько дней после нашего побега в буше неожиданно стало тихо. Никаких вертолетов над головой, никаких солдат с собаками. Я сказал Тому, что, судя по всему, курс закончился, и нам, наверное, стоит выйти из буша. – Черта с два, - ответил Том, - я сдаваться не намерен. – Так что мы опять залегли в буше, выжидая и убивая время. Мы едва не обезумели от голода – у меня, например, все мысли были только о банке сгущенного молока и галетах.
Под конец дня мы услышали шум мотора и чуть позже голоса. Я осторожно вышел на дорогу и увидел смотрителя заповедника и какую-то женщину. Том отказался выходить из буша и был готов в любую секунду сорваться и исчезнуть. Люди остановились в отдалении, прекрасно понимая, что мы сейчас похожи на диких животных, готовых стремительно умчаться при малейших признаках опасности. Они сказали нам, что остальная часть группы уже убыла в основной лагерь, а сам курс уже закончился. Они также сообщили нам, что мы должны выйти и сдаться – вечером за нами приедет машина, чтобы забрать в лагерь. Мне стоило огромных трудов убедить Тома, чтобы тот все-таки согласился выйти из буша – после этого смотритель и женщина отвезли нас в летний лагерь, и накормили консервами (которые мы опять же съели в считанные секунды). После этого мы стали ждать машину – она пришла за нами около девяти вечера, и приехал на ней не кто иной, как капитан Ханнес Фентер – собственной персоной. Он начал с того, что обвинил нас в преднамеренной попытке дезертировать с курса (чего, собственно говоря, не было). После этого он заявил: «Идите вдоль ограды заповедника, переберетесь через реку Усуту и там выйдете на дорогу. Оттуда прошагаете 21 километр – там, утром в 6 часов я вас буду ждать. Постарайтесь не заблудиться». Ну, и мы пошли – в темень и дождь.
Дождь все еще лил, когда мы добрались до Усуту, а темнота была непроглядная. После недолгой дискуссии, сводившейся к вопросу о том, как лучше перебраться через реку, мы сняли обувь и поплыли. Перебравшись на другой берег, мы немедленно тронулись в путь и дошли до назначенного места около пяти утра. Мы уселись спина к спине прямо посреди дороги – мы боялись пропустить машину, которая должна была прийти за нами. Несмотря на дождь и холод, мы все-таки задремали – поскольку усталость была неописуемой. Прибыл капитан Фентер и поинтересовался – каким образом мы переправились через реку? Когда мы рассказали, что просто переплыли её, он побелел: «Вы идиоты, там же находится ферма по разведению крокодилов, прямо в том месте, где вы переплывали Усуту. Вы, что, парома не видели?» Там было настолько темно, что какой паром – будь там мост, мы бы и его не заметили.
Через три дня, в понедельник, мы должны были приступить к сдаче экзамена по физподготовке у парашютистов – но никто из нас, прошедших отборочный курс, пройти его был не в силах: мы были истощены, страдали от обезвоживания и дикого поноса. Вечером первого дня после окончания курса, большинство из нас валялись под капельницами в 3-м Военном госпитале. За время прохождения отбора я потерял 18 килограмм – не говоря уже о том, что перед началом курса был в прекрасной физической форме. Впрочем потерянный вес довольно быстро восстановился, поскольку последующие недели мы, в буквальном смысле слова, жрали как свиньи, особенно налегая на шоколад. В конце концов мы этот экзамен по физподготовке сдали – через неделю (включая ту проклятую стену и подъем из положения лежа, которые я завалил во время первой попытки).
Первый прыжок с парашютом был незабываем. После приземления каждый собрал свой парашют и бегом направился на место сбора – с тем, чтобы инструктора видели, кто повредил ногу во время прыжка. На месте сбора все рассказывали друг другу о своих ощущениях, все говорили одновременно, и понятно, что никто никого не слушал. Еще одним торжественным событием стало получение «крылышек» парашютиста – они носились на левой стороне груди и для нас они были равнозначны медали. В то время отличительными знаками СпН были как раз «крылышки» и берет с пехотной эмблемой в виде головы газели.
Из воспоминаний майора ВС ЮАР Джека де Вэланса Грифа
Командующий Пехотным училищем оторвался от моего личного дела и глянул на меня поверх очков. Его пальцы пожелтели от постоянного курения. – В наше Пехотное училище на должности инструкторов мы набираем только лучших из лучших, – начал он свою речь. – Итак… я вижу, что вы были лучшим на курсе вооружений поддержки, особо отличившись в минометном деле…ага…и также вы стали самым молодым военнослужащим, который соответствует квалификации инструктора по пехотному делу… всего шестнадцать лет…кроме того, получили переходящий кубок лучшего курсанта. Также у вас отличная характеристика от командования 5-го Пехотного батальона. Для начала мы назначим вас на должность инструктора на первом этапе курса подготовки пехотных инструкторов. Надеюсь, что вы понимаете всю степень вашей ответственности – вы должны быть образцом и наглядным примером для будущих инструкторов. Особенно это касается – в том числе – вашей прически и формы одежды, так что я рекомендую вам направиться к парикмахеру, сразу после нашего разговора. Сержант-майор, пожалуйста, проводите сержанта Грифа к парикмахеру и убедитесь, что он будет подстрижен в соответствии с правилами. Ну что ж, добро пожаловать в пехотное училище, сержант Гриф!
Это был кошмар – я понял, что я попал. Я стал инструктором – причем в месте, которое большинство пехотинцев люто ненавидело. Перед убытием сюда, я уже постригся в Ледисмите – но не так, как это требовалось в училище. Кроме того, я был обязан прошить швы на своей полевой форме и что самое поганое – носить внутри брюк над ботинками цепь, чтобы брюки отвисали и придавали силуэту безукоризненный вид! Верхом же идиотизма были правила ношения панамы. Вообще-то панаму носили для того, чтобы она защищала лицо и шею от жаркого африканского солнца. Здесь же полагалось на затылке делать складку, тулью – накрахмалить, а верх панамы – распрямить и разгладить. Выглядело это всё чудовищно нелепо, и такая манера носки более всего напоминала американских агентов ФБР 1950-х годов, какими их показывали в старых черно-белых фильмах. Я-то всегда использовал свою панаму в качестве полотенца, салфетки, веера, ну и вообще по ситуации, в зависимости оттого, что диктовали условия в буше.
Надо сказать, что и сам командующий училищем не являл собой пример образцового солдата – он все время ходил, ссутулившись, и не выпускал сигареты из рук. Он также ввел систему т.н. skinder kassies («ящиков для болтовни») – почтовых ящиков, куда военнослужащий мог опустить свои жалобы или свои предложения командованию. Он был одним из сторонников нового подхода, который заключался в «управлении» современной южноафриканской армией, а не командовании ей.
В то время спецназ ЮАР отчаянно нуждался в притоке «свежей крови» и поэтому во все войсковые части были разосланы недвусмысленные инструкции – если кто-то подает заявление о желании пройти отбор в части спецназа, то препятствий такому заявлению не чинить. Так что я подал такое заявление и начал всерьез готовиться к отбору. Я бегал на длинные дистанции, занимался регби, бегал с большим бетонным блоком весом в 30 килограмм (в просторечии «мраморный шарик»), бегал с автомобильной покрышкой или бревном и кроме этого совершал пешие переходы с тяжело нагруженным рюкзаком. Я получил массу разнообразных советов от кучи народа, в том числе и от тех, кто когда-то не прошел отбор в спецназ. Что же касается советов, которые мне дали несколько моих друзей из спецназа, то они все были туманны и сводились к одному: «Любой способен пройти отбор, все дело в голове. Просто будь хорошо подготовлен физически, иначе тебя сломают».
Пришло время для отбора, и я прибыл в расположение 1-го Парашютного батальона в Блумфонтейн – перед отбором в СпН мы должны были пройти и успешно сдать экзамены по начальной воздушно-десантной подготовке. Этот курс начался с недели очень жёсткой физподготовки – обязательной для всех прыжковых курсов. Инструктора на этом курсе были из действующих военнослужащих СпН, но сама программа находилась в ведении 1-го пдб. В конце второй недели мы были должны сдать экзамен по физподготовке. Поскольку я был военнослужащим кадрового состава, то у меня было право «завалить» только одно из пяти упражнений. В день экзамена я не смог справиться с этой проклятой стеной и хотя я выполнил подъёмов верхней части туловища из положения «лёжа» куда больше чем требовалось, сержант-спецназовец, отсчитывавший эти подъёмы, был, по всей вероятности, не очень восхищён мыслью о том, что какой-то сержант-пехотинец намерен попасть в спецназ – и зафиксировал меньшее число подъемов на этом упражнении. Так что я стал ВОЧем («вернуть обратно в часть») – правда, с обещанием, что я смогу снова принять участие в следующем отборе, в конце 1976 года. Я и так испытывал глубокое уважение к парашютистам, сумевшим пройти базовый курс подготовки, даже призывникам – но теперь, после того, как я сам понял, что это такое, я куда более явно осознал, что за узы их связывают.
Повседневная жизнь училища и условия моей службы в нём только усилили мое желание пройти отбор в СпН в следующий раз – и заставили меня тренироваться сильнее и сильнее. Мне повезло – некоторое время я занимался учёбой в Тактическом отделении, где узнал много нового о тактике пехотного взвода и боевой подготовке пехоты. Мой опыт войны в Анголе также пошёл в дело – благодаря энергичному капитану Андре Крюгеру, офицеру, который не боялся внедрять новые идеи, а не жившему «строго по правилам» (таковых любителей устава было в избытке, особенно среди старших офицеров). В конце концов, он сам был парашютистом с реальным боевым опытом.
В училище также было несколько выдающихся инструкторов – работать с одним из них для меня было одновременно большой честью и удовольствием. Это был сержант-майор Джек Пирс – типичный краснолицый сержант, с густыми завитыми усами и сержантским стеком, постоянно торчавшим у него подмышкой. Он производил впечатление человека, который даже спит по стойке смирно – пятки вместе, носки врозь. Он всегда внимательно слушал, как курсанты-африканеры пытаются ответить на вопрос или отрапортовать по-английски – языковая политика ВС ЮАР официально была двуязычной: 50% английского, 50% африкаанс. Когда бедняга окончательно запутывался в согласовании времен или в произношении, то Джек обычно прерывал его комментарием типа: «Малыш, прекрати поганить язык Её Величества».
Следующий отборочный курс стартовал на озере Бенгази, неподалеку от Санта-Лючии в Северном Натале. Еще до этого в Претории в течение недели 280 отобранных кандидатов подвергали прохождению суровой медицинской комиссии (в первой половине дня) и физической подготовке (во второй половине дня). Из этого количества отобрали 57 человек и отправили в Дурбан, для получения снаряжения – а оттуда уже в Бенгази. Инструктора-спецназовцы знали, какое количество людей им потребно для будущих боевых операций, и жесткий четырехнедельный «курс по обращению с оружием» сократил число кандидатов до примерно 15 человек. Этот период отбора использовался для того, чтобы избавиться от «сомнительных» кандидатов – с помощью длительных марш-бросков по дюнам, ночных маршей по азимуту через болота с крокодилами и пиявками, да и просто при помощи голода. Мы постоянно должны были таскать с собой винтовки, со снаряженными магазинами и снятыми с предохранителя – в любое время суток. Если инструктор кого-то ловил на поставленном предохранителе – то проштрафившемуся обычно грозил дополнительный марш после отбоя. За случайный выстрел кандидат немедленно снимался с курса и далее – ВОЧ. Порой случалось, что в перерывах между занятиями, кто-то из кандидатов отводил инструктора в сторону, и после короткого разговора уходил в лагерь – и больше его не видели.
Вообще, если человек был на грани слома, то в определенный момент эти симптомы начинали явно проявляться. Он становился молчаливым, замыкался в себе и как-то отдалялся от группы. Иногда такой человек начинал беспричинно жаловаться и ругаться во время упражнений. Кто-то начинал плакать. Один старший капрал из Корпуса инженеров как-то вечером сломался окончательно – он забрался на холм, начал стрелять в воздух и орать: «Да пошел ты в ж…, Ханнес Фентер!» (капитан Ханнес Фентер был командиром курса). Его арестовали и поместили в полицейский участок в Мбазване. Еще один парень как-то просто сошел в сторону с дороги, по которой мы шли, и исчез в сосновой лесопосадке – с концами. Мы поначалу подумали, что он пошел оправиться. Через два дня он нарисовался обратно, фактически на грани истощения. Оказалось, что он два дня блуждал по бушу, элементарно не понимая, где он находится. Он просто потерял весь смысл существания.
Инструктора постоянно нас искушали замечаниями типа: «Да, ладно, парень, вот машина отправляется в Дурбан, чего б не поехать – вечером уже будешь стейки есть» или «Да ты все равно не пройдешь отбор, так что лучше сейчас откажись» и т.д. Никто не знал, сколько еще продлятся эти испытания, и что самое ужасное – настоящий отбор был еще впереди.
Выходные обычно были заполнены бессмысленными упражнениями, кроме того, нас все время дергали туда и сюда безо всякой причины. Сами же инструктора отбывали в Дурбан, оставляя нас на попечение молодого капрала-спецназовца, который придумывал все что угодно, чтобы мы были чем-то заняты. Как-то раз в один из уикендов капрал Мариус Бунзейр, по кличке «Бонс», привел нас в буш, приказал отрыть окопы и скрытно в них пребывать – в течение двух дней. Очень скоро мы все сидели в этих окопах, прикрытых сверху тростником. Нам сказали, что мы ни при каких обстоятельствах не имеем права покидать окоп, а, кроме того, за нами будут постоянно наблюдать.
У меня с собой был кусок тыквы (я ухитрился подобрать его, когда тот упал с грузовика) и я решил приготовить его там же в окопе, используя маленькую газовую плитку. Я смешал тыкву с порошковым напитком Cool Aid из своего пайка, и надо сказать, что это было невероятно вкусно. На следующий день Вентцель Маркс, сидя в своем окопе, начал подбивать нас на браконьерство. В принципе было понятно, что «Бонс», наш капрал-инструктор, вряд ли появится тут вечером в субботу. Мы решили подстрелить антилопу-редунку (тростникового козла) – их там водилось в изобилии.
Договорились так: Вентцель Маркс подстреливает антилопу, а небольшая группа сразу после выстрела немедленно покидает окоп и помогает освежевать и поджарить тушу. Мы замерли в ожидании выстрела. Как только он прозвучал, мы выползли из окопов, добрались до деревьев и оттуда уже бегом помчались туда, где лежала редунка. Часть начала свежевать животное, другие развели костер. Через несколько минут мы уже поджаривали над костром куски мяса, наколов их на прутья. Все закончилось в считанные минуты, и мы тщательно замели следы. Вообще-то это было чистой воды браконьерство, и если бы нас поймали, то, во-первых, немедленно бы вышибли с курса, а, во-вторых, мы, вероятнее всего пошли бы под суд за браконьерство в заповеднике. Но мы были отчаянно голодны, и нуждались хоть в какой-то еде, чтобы продержаться и далее.
В один из дней нас собрали и сказали, что настал «решающий этап»: «Перевалите за гребень вон той прибрежной дюны, повернете налево и пойдете вперед по берегу, примерно 80 км. Там мы вас и встретим. Всего хорошего». Дистанция была покрыта нами в рекордно короткое время. Этот маршрут был частью ежегодного пешего похода в каком-то студенческом клубе – чей рекорд мы перекрыли с лихвой. А так, основное время марша прошло под песчаную бурю, дождь и непрекращающееся чувство голода. На одном из этапов марша над нами пролетел легкий самолетик и сбросил на пляж банку мясных консервов. К банке был приклеен кусок бумаги со словами, которые я запомнил на всю жизнь: «Битвы выигрываются в сердцах и умах людей».
За маршем немедленно последовали физические упражнения на берегу – со свежесрубленными сосновыми бревнами и мешками с песком. Смола, сочившаяся из стволов, смешивалась с песком – и эта паста превратила нашу и без того уже непотребную форму в полное безобразие. По счастью, эта каша хотя бы частично смылась, когда мы занимались бесчисленными подъёмами из положения лежа в полосе прибоя.
После этого, с наступлением ночи мы пересекли озеро Сибия на каноэ и «Зодиаках», все 15 километров используя приклады винтовок вместо вёсел. Причалив на рассвете к другому берегу, мы получили приказ – погрузить все снаряжение в грузовик, а самим пробежать 30 километров налегке – т.е. в майках, шортах и с винтовками. Было облачно, дул ветер, порой накрапывал дождь. К этому моменту нас осталось 11 человек и всем было понятно, что если не произойдет чего-то экстраординарного, то никто из нас уже не сойдет с дистанции. Мы превратились в машины.
Следующий этап проходил в горах Лебомбо и заповеднике Ндумо, где нас должны были «арестовать» и «допрашивать» (о чем мы, естественно, тогда не знали). Практически у всех у нас к этому времени были проблемы с ногами, т.е. мозоли и опухоли – и на каждом привале мы не столько отдыхали, сколько уделяли внимание своим нижним конечностям. Наша группа собралась в очередной точке рандеву, как вдруг нас окружили солдаты с собаками, а над нами завис вертолет с громкоговорителем. Практически всех сразу же в этой суматохе «арестовали» и приковали наручниками к деревьям – кого не взяли в первый момент, принялись азартно ловить.
По счастью отец моей тогдашней подруги был полицейским – и я провел изрядное количество вечеров, забавляясь с его наручниками, так что прекрасно знал их механизм. Меня и Тома Каммингса сковали вместе, пропустив наши руки вокруг развилки в терновнике. Я умудрился достать свой швейцарский армейский нож (по счастью, во время обыска его не заметили), в несколько секунд открыл наручники, и мы тут же рванули прочь.
Однако буш был настолько густым, что мы были вынуждены выйти обратно к дороге, где нарвались на грузовик для перевозки служебных собак и солдат, которые тут же нас «арестовали» по второму разу, втолкнули в кузов и заперли там. С инстинктом выживания у Тома было все в порядке – он моментально прошерстил снаряжение, валявшееся в кузове, нашел банку сардин и собачий корм. Банку вскрыли и съели за считанные секунды, после чего мы приступили к пожиранию собачьей еды. Солдат-призывник в изумлении уставился на нас через зарешеченное окно и попытался нам запретить есть. Он даже позвал своего командира: - Капрал, смотрите, эти парни едят сухой корм для собак! - Но все что они могли поделать – это беспомощно смотреть, как мы едим. Машина, тем временем, тронулась, и я немедленно озаботился поиском возможностей для побега. Механизм замка на дверях нам был знаком, и мы открыли двери изнутри. Они распахнулись, мы тут же выпрыгнули из машины и стремглав кинулись прочь. Водитель не заметил нашего побега. Я же, стремясь поскорее удрать из «плена» как-то не сообразил прихватить что-то с собой из одежды или снаряжения, которое валялось в фургоне. На мне были только ботинки, брюки и швейцарский нож в кармане – и все. Но самое главное заключалось в том, что мы были свободны, и оставались свободными до конца этого этапа – мы прятались в густом буше и передвигались только ночью, в то время как остальные подвергались всяческим пыткам на допросах.
Во время моей службы в 5-м Пехотном батальоне я прошел курс по уклонению от пленения, технике допросов и побега из плена – так что я очень хорошо представлял себе, что нас ждет, если нас все-таки поймают. Поэтому мы таились в густом буше Ндумы. В первую ночь после нашего побега мы навестили домик смотрителя заповедника. Мы-то надеялись найти там запасы бильтонга, но были жестоко разочарованы – нам всего-то и удалось найти только бутылку с водой и кусок брезента, из которого я смастерил некое подобие рубахи.
Неподалеку от нас, на месте летнего лагеря, мы услышали какой-то шум и решили узнать, в чем там дело. Оказалось, что это и было «пыточное место» - инструктора-спецназовцы отдыхали и весело проводили время, а «пленных», в числе которых были Сэм, Фриц и Джейкс, раздели догола и привязали к столбам. Время от времени инструктора подходили к ним, трясли перед носом аппетитным прожаренным стейком, отпускали шуточки – или выливали на голову пиво, а иногда могли и помочиться на узников. Кроме того, пленных постоянно обливали ледяной водой, держа их всю ночь в подмокшем состоянии.
Через несколько дней после нашего побега в буше неожиданно стало тихо. Никаких вертолетов над головой, никаких солдат с собаками. Я сказал Тому, что, судя по всему, курс закончился, и нам, наверное, стоит выйти из буша. – Черта с два, - ответил Том, - я сдаваться не намерен. – Так что мы опять залегли в буше, выжидая и убивая время. Мы едва не обезумели от голода – у меня, например, все мысли были только о банке сгущенного молока и галетах.
Под конец дня мы услышали шум мотора и чуть позже голоса. Я осторожно вышел на дорогу и увидел смотрителя заповедника и какую-то женщину. Том отказался выходить из буша и был готов в любую секунду сорваться и исчезнуть. Люди остановились в отдалении, прекрасно понимая, что мы сейчас похожи на диких животных, готовых стремительно умчаться при малейших признаках опасности. Они сказали нам, что остальная часть группы уже убыла в основной лагерь, а сам курс уже закончился. Они также сообщили нам, что мы должны выйти и сдаться – вечером за нами приедет машина, чтобы забрать в лагерь. Мне стоило огромных трудов убедить Тома, чтобы тот все-таки согласился выйти из буша – после этого смотритель и женщина отвезли нас в летний лагерь, и накормили консервами (которые мы опять же съели в считанные секунды). После этого мы стали ждать машину – она пришла за нами около девяти вечера, и приехал на ней не кто иной, как капитан Ханнес Фентер – собственной персоной. Он начал с того, что обвинил нас в преднамеренной попытке дезертировать с курса (чего, собственно говоря, не было). После этого он заявил: «Идите вдоль ограды заповедника, переберетесь через реку Усуту и там выйдете на дорогу. Оттуда прошагаете 21 километр – там, утром в 6 часов я вас буду ждать. Постарайтесь не заблудиться». Ну, и мы пошли – в темень и дождь.
Дождь все еще лил, когда мы добрались до Усуту, а темнота была непроглядная. После недолгой дискуссии, сводившейся к вопросу о том, как лучше перебраться через реку, мы сняли обувь и поплыли. Перебравшись на другой берег, мы немедленно тронулись в путь и дошли до назначенного места около пяти утра. Мы уселись спина к спине прямо посреди дороги – мы боялись пропустить машину, которая должна была прийти за нами. Несмотря на дождь и холод, мы все-таки задремали – поскольку усталость была неописуемой. Прибыл капитан Фентер и поинтересовался – каким образом мы переправились через реку? Когда мы рассказали, что просто переплыли её, он побелел: «Вы идиоты, там же находится ферма по разведению крокодилов, прямо в том месте, где вы переплывали Усуту. Вы, что, парома не видели?» Там было настолько темно, что какой паром – будь там мост, мы бы и его не заметили.
Через три дня, в понедельник, мы должны были приступить к сдаче экзамена по физподготовке у парашютистов – но никто из нас, прошедших отборочный курс, пройти его был не в силах: мы были истощены, страдали от обезвоживания и дикого поноса. Вечером первого дня после окончания курса, большинство из нас валялись под капельницами в 3-м Военном госпитале. За время прохождения отбора я потерял 18 килограмм – не говоря уже о том, что перед началом курса был в прекрасной физической форме. Впрочем потерянный вес довольно быстро восстановился, поскольку последующие недели мы, в буквальном смысле слова, жрали как свиньи, особенно налегая на шоколад. В конце концов мы этот экзамен по физподготовке сдали – через неделю (включая ту проклятую стену и подъем из положения лежа, которые я завалил во время первой попытки).
Первый прыжок с парашютом был незабываем. После приземления каждый собрал свой парашют и бегом направился на место сбора – с тем, чтобы инструктора видели, кто повредил ногу во время прыжка. На месте сбора все рассказывали друг другу о своих ощущениях, все говорили одновременно, и понятно, что никто никого не слушал. Еще одним торжественным событием стало получение «крылышек» парашютиста – они носились на левой стороне груди и для нас они были равнозначны медали. В то время отличительными знаками СпН были как раз «крылышки» и берет с пехотной эмблемой в виде головы газели.