Черно-белый континент(Родезия, ЮАР и все что рядом)

[Obi-San]

http://www.bbc.co.uk/news/world-africa-14311834

Великобритания предупредила Мугабе и Нкомо о попытках покушения?
Майк Томпсон


Джошуа Нкомо и Роберт Мугабе подписали соглашение о прекращении огня в Ланкастер-Хаусе в Лондоне в 1979 году. Кто стоял за тем, чтобы обеспечить это подписание – и обеспечивал безопасность лидеров двух группировок? Была ли это Великобритания?

Все британские правительства обвиняли президента Зимбабве Роберта Мугабе в жестокости, коррупции, неумении править и т.д. – однако новые доказательства заставляют предположить, что без помощи британцев Мугабе просто мог не дожить до момента прихода к власти.
В конце 1970-х годов Мугабе и его соратник по Патриотическому Фронту Джошуа Нкомо вели войну против режима белого меньшинства установленного премьер-министром Яном Смитом в Родезии (тогдашнее название Зимбабве).
Фракция ЗАНУ, которой руководил Мугабе получала поддержку из Китая и располагалась в соседнем с Родезией Мозамбике. Силы Нкомо – фракция ЗАПУ – базировались на территории Замбии.
Правительство Смита в одностороннем порядке объявило о независимости от Великобритании в 1965 году – и все 1970-е годы Лондон наблюдал издалека, как в стране разгорался жестокий конфликт.

Цель - Нкомо

3 сентября 1978 года произошло то, что привело в ярость даже привыкших к постоянной войне родезийцев. Боевики Нкомо сбили гражданский самолет, на борту которого было 56 пассажиров. 10 человек, выживших при экстренной посадке, включая женщин и детей, были убиты повстанцами на месте катастрофы. Спустя 5 месяцев, силы Нкомо сбили еще один лайнер – все 59 находившихся на борту погибли.
Белая Родезия возопила о мести.
В Страстную Пятницу 1979 года отряд бойцов Родезийской САС пересек границу с Замбией и направился к столице страны, Лусаке. Целью операции «Бастилия» было уничтожение Джошуа Нкомо.
Свидетелем эта дерзкой атаки САС стал британский Верховный Комиссар в Лусаке Марк Чэпмен. В своей телеграмме он сообщил: «В 03:00 начался сильный огонь из автоматического оружия и взрывы. Стрельбы продолжалась 15 минут; был подожжен дом Джошуа Нкомо».
Но Нкомо удалось бежать.
Спецназ Родезии был ошеломлен. Подозрения вскоре переросли в вероятность того, что Нкомо был кем-то предупрежден.
Но кто из них мог решиться на предательство и «слить» такую информацию?

Наиболее логичное объяснение

Мало кто сомневался, что британцы каким-то образом узнали о готовящемся рейде и предупредили Нкомо. Программа Би-Би-Си «Документ» обнаружила новые доказательства, работающие в пользу того, что родезийцы были правы в своих подозрениях.
Над разрешением «родезийской проблемы» работал министр иностранных дел Великобритании Дэвид Оуэн. Спустя несколько дней после неудавшегося рейда родезийцев тогдашний советник Оуэна Дэвид Стивен направил в Родезийский Отдел МИДа секретную служебную записку следующего содержания: «Сегодня утром доктор Оуэн сказал мне, что он размышляет над тем как ответить господину Нкомо на его просьбу о том, чтобы просьба доктора Оуэна к господину Нкомо была озвучена публично. Доктор Оуэн видит в этом определенные трудности».
Так что же было в том сообщении, которое доктор – ныне лорд – Оуэн послал Нкомо? Теперь, спустя более 30 лет, сам Оуэн ответил на этот вопрос:
«Я полагаю, что это было как-то связано с тем, предупреждали ли мы его или нет о попытке покушения на его жизнь. Это выглядит наиболее логичным объяснением».
Что касается вопроса о том, как в распоряжении правительства Великобритании оказалась информация о готовящемся покушении, лорд Оуэн дал ответ и на него:
«Глава родезийской разведки Кен Флауэр был на нашей стороне. Так что когда он о чем-то заявлял, то я прекрасно знал о реальном положении дел – и к тому же я читал донесения».
Правительство Великобритании, выступавшее против режима белого меньшинства Яна Смита, упорно работало над поисками мирного разрешения военного конфликта. Лондон полагал, что решение может быть достигнуто только в том случае, если лидеры мятежников Джошуа Нкомо и Роберт Мугабе будут в нем участвовать. И британский МИД изо всех сил делал так, чтобы оба лидера дожили до мирных переговоров в Ланкастер-Хаусе, которые намечались в конце 1979 года.


Мугабе позвонили заранее

Это объясняет почему британские официальные лица регулярно общались с Мугабе и Нкомо. Питер Петер-Боуйер уверен, что англичане предупредили Мугабе. Лорд Робин Ренвик в то время входил в состав рабочей группы МИДа по родезийскому конфликту. «Наш коллега, находящийся в Лусаке едва ли не ежедневно общался с Нкомо, а еще один коллега в Мозамбике так же ежедневно общался с руководством ЗАНУ».
Питер Петер-Боуйер, в то время занимавший высокую должность в генеральном штабе ВС Родезии, уверен, что Великобритания помогла сорвать одно из покушений на жизнь Роберта Мугабе.
Покушение планировалось осуществить в столице Мозамбика, Мапуто, где тогда жил Мугабе. Операция планировалась родезийцами вместе с ВМС ЮАР.
«У нас были 100% доказательства. Парень, живший напротив Мугабе, просто через дорогу, был южноафриканцем. Я лично с ним встретился, он подтвердил, что Мугабе находился дома и все идет по плану. Но когда мы туда прибыли, Мугабе уже не было. Без вопросов, ему заранее позвонили, все всякого сомнения. Именно так все и было».
Я спросил Петера-Боуйера, кто, по его мнению, предупредил Мугабе.
«Англичане», - ответил он твердо.
Посланная в английское посольство в Мапуто секретная служебная записка, что приведена ниже, показывает насколько плотно официальный Лондон мониторил действия Мугабе.
«Учитывая важность Мозамбика, как одного из прифронтовых государств – по отношению к Родезии – и присутствие штаб-квартиры ЗАНУ (Мугабе) в Мапуто, посольству рекомендуется постоянно докладывать о действиях ЗАНУ и настроениях в Мозамбике по отношению к Родезии».
В итоге и Роберт Мугабе и Джошуа Нкомо пережили все попытки покушения на их жизни и благополучно дожили до того, как в лондонском Ланкастер-Хаусе начались мирные переговоры, увенчавшиеся успехом.
Мугабе выиграл последовавшие за этим выборы, и до сих пор, спустя десятилетия, находится у власти. За это время он практически полностью развалил страну. Десятки тысяч людей были убиты, избиты или попали в тюрьму.
Великобритания гордится тем, что сорвала попытки покушения.
Размышляя задним числом – может быть это был как раз тот самый случай, когда Лондону стоило отступить от своих нормальных правил и просто закрыть глаза?
Несмотря на новейшую историю Зимбабве, лорд Оуэн до сих пор уверен, что Великобритания поступила совершенно правильно: «Я полагаю, что покушение – это не тот путь, который привел бы к миру. На тот момент, как я считаю, родезийский народ был искренен в своем выборе Мугабе. Почему все пошло не так? Если бы мы не допустили усиления Мугабе, то история Зимбабве была бы куда как лучшей».
«Если бы» – вечный вопрос истории.

[Obi-San]

             

Систему концлагерей для наказания рабочих, добывающих алмазы на полях Маранге в Зимбабве, обнаружили в Зимбабве. Руководят концлагерями органы госбезопасности этой южноафриканской страны, передает BBC со слов узников лагеря, которым удалось выжить. Правительство Зимбабве пока никак не прокомментировало эти сообщения.
В 2009 году международная организация Kimberley Process (KP), занимающаяся обеспечением правопорядка в области добычи алмазов, уже наложила эмбарго на Зимбабве, когда стало известно о многочисленных случаях убийств и других преступлений, совершаемых зимбабвийскими силовиками на алмазных полях Маранге.

Но Европейский Союз пытается теперь частично снять этот запрет. В распоряжение BBC попал документ для служебного пользования, в котором говорится, что, по мнению ЕС, на двух шахтах уже соблюдаются международные стандарты, а потому алмазы, добываемые там, должны немедленно пойти на экспорт.

Главный концлагерь удалось найти благодаря программе, известной как Diamond Base. Лагерь представляет собой несколько военных палаток, огороженных снаружи колючей проволокой. Он находится возле местечка Зенгени, которое, входя в состав алмазных полей Маранге, известно как одно из наиболее многообещающих месторождений алмазов. До шахты Мбада — одной из двух шахт, чью продукцию Евросоюз хочет допустить на мировой рынок — его отделяют около полутора километров. Компанию, которая управляет этой шахтой, возглавляет личный друг президента Роберта Мугабе. Еще один концлагерь расположен в близлежащем местечке Мучена.

"Это лагерь пыток, где шахтеры иногда не могут даже ходить, так сильно их бьют", — говорит один из заключенных, которого отпустили в феврале. "Нам задают 40 плетей утром, 40 днем и 40 вечером", — сообщил также этот человек. Он сам еле может ходить и пользуется лишь одной рукой — другая не действует. Заключенных также бьют палками по пяткам и камнями по лодыжкам.

"Даже если кто-то там умирает, солдаты скрывают это, потому что не хотят, чтобы об этом знали", — сказал на условиях анонимности офицер зимбабвийской армии. Работают эти лагеря в течение уже минимум трех лет.

В Маранге полицейские и военные нелегально нанимают гражданских лиц на работы по добыче алмазов. Лагеря же действуют как мера наказания для тех рабочих, кто требует себе более высокой доли от добытого. Те местные жители, которых уличают в попытке добывать алмазы для собственных нужд и ни с кем не делиться, также отправляются в лагерь. Мужчин там держат несколько дней. Женщин выпускают быстрее, но их насилуют.

Бывший боец военизированного полицейского формирования, работавший в главном лагере в конце 2008 года, рассказал, как он пытал пленников. Он топил людей, доставая, однако, их из воды в последний момент, а также сек их плетью, при этом метил в половые органы. На пленников также часто натравливали собак. "На заключенного надевали наручники, а потом спускали собак с цепи. Крику-то было!.." — рассказал отставной охранник. Одну женщину, например, собака укусила в грудь. "Не думаю, что она выжила", — сказал бывший охранник.

Другой свидетель побывал в лагере в качестве пленника в 2008 году, а потом и в 2010-м. С тех пор ничего не изменилось — и в ноябре 2010 года людей так же били и травили собаками, как за два года до этого, утверждает он.

Kimberley Process потребовала от зимбабвийских властей, чтобы полиция занялась обеспечением порядка на алмазных месторождениях. Но, по словам свидетелей, именно полицейские вместе с военными держат там лагеря пыток. Нынешние сообщения стали для KP новостью, и пока она не готова на заключение договоренностей с Евросоюзом, которые бы позволили снять запрет на закупку бриллиантов в Зимбабве.

[Obi-San]

The Greatest Pseudo Terrorists Of All Time
Gavin Haynes

САМАЯ ЛУЧШАЯ ПСЕВДО-ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ГРУППА ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ
Гэвин Хейнс

      Что такое псевдо-терроризм (ложный терроризм)? То же самое что и терроризм. Только ты не являешься настоящим террористом, а притворяешься им. В этом случае тебе гораздо проще истреблять тех, кто называется террористом. Ты одеваешься как террорист. Ты знаешь их позывные. Ты заманиваешь их в ловушки. Ты их уничтожаешь. Все равно, что ловить крыс – но при этом ты не только мыслишь, как крыса, но и обряжаешься в отличную крысиную шкуру, ведешь нормальный крысиный образ жизни (пожиранешь сыр и ночуешь в канализации), тусуешься со своими друганами-крысами, а потом в нужный момент тихонечко отходишь на цыпочках на безопасное расстояние и вызываешь авиацию, которая сровняет крыс с землей.
      Псевдо-терроризм – или если выражаться иначе «операции под фальшивым флагом» – может считаться законным (или же незаконным) способом ведения войны – в зависимости от того, как вы относитесь к положениям Женевской конвенции. 39 статья, например, однозначно считает такие вещи недопустимыми: «Запрещается использовать флаги, военные эмблемы, воинские знаки различия или форменную одежду противных сторон во время нападений или для прикрытия военных действий, содействия им, защиты или затруднения их».
      Понятно, что это мало кого когда останавливало. Более того, есть основания полагать, что наши войска, вот уже десять лет участвующие в операциях на территории Афганистана и Пакистана используют методы ложного терроризма. По крайней мере, многие так полагают.
       «Я уверен, что американцы в Афганистане используют его на всю катушку», - говорит Деннис Крукамп, бывший сержант родезийской армии. – «Когда мы начинали этим заниматься, то крайне малое число людей знало о том, что мы одеваемся как террористы, проникаем в их лагеря и т.д. Но под конец войны это стало секретом Полишинеля. Если американцы сегодня применяют эти приемы, то в конце концов об этом станет известно».
      Большую часть 1970-х годов Крукамп провел в диком родезийском буше, принимая участие в самых эффективных псевдо-террористических операциях, которые когда-либо видел этот мир. Бывшая Родезия давно стала Зимбабве, президент страны Роберт Мугабе нынче всемирно признанный и уважаемый лидер государства, но тогда он был одним из военачальников ЗАНЛА – Зимбабвийской Африканской Национальной Освободительной Армии. Т.е. борец за свободу – для одних. А вот для других, в частности, для белого родезийского правительства Яна Смита – главарь террористов.
      Поначалу правительство Смита считала ЗАНЛА и ее союзников обычной угрозой закону и порядку – из тех, с чем вполне можно справиться. Но к 1970 году по Африке вовсю дули ветры перемен – или точнее сказать, ветры убийств, взрывов и нападений из засады. Смит ушел в глухую оборону, повстанцы усилили натиск и Родезия начала скатываться в полномасштабную гражданскую войну.
      Крукамп был белым. Родезийцем. В 1964 году ему стукнуло 18 лет. Если бы он намеревался жить мирной жизнью в тихом пригороде, то эти факторы для него стали бы реальной головной болью. «В 1964 году я проходил действительную военную службу. Во время курса молодого бойца наши инструкторы уже открыто говорили о надвигающейся войне. Терры [ЗАНЛА и другие «террористы»] уже проходили обучение на базах в Малави, Танзании и других странах. Мы все надеялись, что война грянет вот-вот и мы ее не пропустим».
      Учитывая то, что он прожил 16 лет в диком африканском буше – питаясь сусликами, ночуя на голой земле, пуская под откос поезда и попутно убивая разных интересных людей, встречавшихся ему на пути – Крукамп на удивление хорошо адаптировался к жизни на «гражданке». По крайней мере, он не накидывал гарроту на шею никому из обслуживающего персонала торгового центра в Кейптауне, где мы с ним условились встретиться для интервью.
      Большую часть своей службы Крукамп провел в Скаутах Селуса – совершенно секретном подразделении, которого панически боялись террористы. Скауты были непревзойденными мастерами ложных операций – самого мрачного раздела военного искусства. Сформированные полковником Роном Рейдом-Дэйли, горячим сторонником использования нетрадиционных методов ведения войны, Скауты работали не просто в тылу противника, но в самых его рядах. Жесточайший способ отбора в отряд вошел в легенды: только 20 процентам кандидатов удавалось сдать экзамен по физподготовке, заключительным этапом которого был 100-километровый марш на выносливость с 30-килограммовыми рюкзаками, набитыми камнями. Те, кто смог преодолеть это испытание, обучались приемам выживания в буше и тому, как успешно выдавать себя за повстанцев-националистов.
      Крукамп сотоварищи – белыми парнями в мягких мятых шляпах, с лицами, замазанными камуфляжем – составляли только половину отряда. Скауты достигли совершенства в искусстве привлечения на свою сторону противника: как они сами это называли «укрощенных» или «обращенных терров». Боевиков уговаривали перейти на сторону правительственных войск – и с большим успехом.
       «Укрощение» терра было само по себе искусством. Вот, спрашивается, каким образом можно убедить человека, всю свою жизнь посвятившего вооруженной борьбе против кровавого режима, перейти на сторону этого самого режима и встать в строй плечом к плечу со своими бывшими врагами? Ну, естественно, очень тщательным образом.
      Обычно это выглядело так. В бою терр получал ранение, попадал в плен, а затем получал самую лучшую медицинскую помощь – что довольно часто приводило к возникновению «стокгольмского синдрома» по отношению к тем, кто взял его в плен. Затем, когда терр еще лежал в госпитале, к нему приходил с визитом еще один бывший террорист (ныне «укрощенный»). Совсем хорошо было, если «обращенный» ранее знавал плененного терра. Они беседовали. Постепенно терру показывали как пряник (тем, кто перейдет на сторону правительства, будут выплачивать большое секретное жалование, а семьи возьмут под защиту и переселят в безопасное место), так и кнут (в случае несогласия, терр подпадал под действие «Закона о поддержании общественного порядка», иными словами, шел на виселицу).
      В этот момент на сцене появлялись инспекторы Специальной Службы (внутренней разведки), чтобы убедиться, что переход терра на сторону правительства был искренним. Риск был огромен – необходимо твёрдо было знать, кто воюет рядом с тобой: по-настоящему принявший твои убеждения бывший противник – или все же затаившийся враг. Если командование Скаутов не было на 100% уверено, что терр «покорён», то его просто не брали. Заключительным испытанием для терра было возвращение ему его же оружия – при этом терру не говорили, что боеприпасы разряжены. В основном, окончательное решение о том, «укрощён» всё-таки терр или нет, принималось интуитивно.
      По состоянию на 1976 год более 1000 бывших боевиков ЗАНЛА, ЗИПРА (Зимбабвийской Народной Революционной Армии) и ЗАПУ (Зимбабвийского Союза Африканского Народа) так или иначе работали на Скаутов. На самом пике войны бывшие терры составляли 80% личного состава полка. Крукамп в свое время интересовался этим феноменом – почему бывшие терры так легко «приручались» - и полагает, что ответ кроется в глубоких культурно-национальных моментах: «Однажды я спросил одного из «обращенных» терров, почему черные африканцы так легко принимают такие перемены в судьбе в подобных критических ситуациях? Он ответил: - Слушай, в старые времена, когда матабелы вырезали машона, вообще не было такого понятия как «пленный». Мы просто знали, что мы умрем. Это в нас прочно укоренилось. Мужчин убивали, женщин обращали в рабство. Для нас это был естественный ход развития событий на войне. – Для меня это звучало немного дико, но это факт».
      Когда терр становился «обращенным», то дальнейшее было делом техники – написать фальшивые письма, разослать их разным террористическим бандам, договориться о встрече, и после того, как становилось известно место и время вызвать самолеты и пехоту для того, чтобы стереть эти банды с лица земли.
       «Стереть с лица земли» - точнее тут не скажешь. По итогам войны Скауты уничтожили более 60% всего личного состава ЗАНЛА и ее союзников – в два раза больше чем все остальные обычные части. Теперь уже хвост вилял собакой. К середине семидесятых основные принципы ведения войны встали с ног на голову – по крайней мере, так это выглядело со стороны.
      Понятно, что сомнения в том, что терры полностью перешли на твою сторону так до конца никогда и не исчезали: «Естественно, что время от времени против нас пытались вести двойную игру. Нам рассказывали о случае, когда вроде бы полностью «обращенный» терр как-то стоял в карауле. Он тихонько смылся с поста, вызвал своих дружков, привел их к группе скаутов и наблюдал, как их уничтожили. Риск был всегда, что поделать…»
      Порой казалось, что основной движущей силой Скаутов была неуемная жажда риска. Порой она же была и решающим фактором, определявшим колоссальные успехи бойцов.
      В августе 1976 года 30 – подчеркиваю, тридцать – тяжеловооруженных Скаутов заявились в лагерь Ньядзонья на нескольких грузовиках, раскрашенных в цвета ФРЕЛИМО, союзников ЗАНЛА. 5000 – пять тысяч – боевиков ЗАНЛА находились на плацу, в центре лагеря и все (все!) – за исключением горстки часовых по периметру – были в тот момент без оружия. То что за этим последовало иначе как бойней назвать не получается – но при всей тошнотворности события, бойней невероятно эффективной: «Мой друг Питер Макнили участвовал в той операции. Я с ним разговаривал вскоре после того рейда и он мне сказал: - Деннис, это было настолько просто – убивать их – что через какое-то время я просто прекратил огонь, просто сидел и смотрел. – Его просто тошнило от этой резни».
      Позже Рейд-Дэйли описал это так: «Как коса, разгулявшаяся на кукурузном поле».
      Официальные данные о потерях (убитые): ЗАНЛА – 1026. Скауты – 0. Умножаем эту цифру на два – это раненые. И еще 1000 человек утонули, пытаясь в панике перебраться вплавь на другой берег реки Пангви.
       «Ирония заключается в том, что один из терров увидел внутри грузовика белого и понял в чем дело. Он увидел глаза Скаута и начал орать, пытаясь предупредить своих товарищей. Но они не слышали – они были вне себя от радости, обступили грузовики, распевали свои революционные песни, кричали и т.д. И в общем шуме его никто не услышал – до тех пор пока Скауты не открыли огонь…» Неудивительно, что по итогам того года, Скауты за один год уничтожили больше боевиков, чем вся остальная родезийская армия за всё время войны.
      И равно не удивляет, что сейчас ведутся разговоры о том, чтобы вновь начать задействовать тактику Скаутов. Крукамп, кстати, считает, что это уже происходит. Правда есть один фактор, сильно затрудняющий применение методов, которыми пользовались Скауты – это мобильные телефоны, появившиеся как раз в 1970-х годах. Если ты можешь тут же позвонить в штаб и уточнить, что эта группа талибов как раз та, за которую она себя выдает, то все значительно упрощается. Холт полагает, что у США есть технология, способная блокировать переговоры по сотовой связи: «Как только талибы поймут, что в районе действуют ложные группы, то в рядах противника моментально возникнет недоверие, подозрительность, огонь по своим и прочий хаос». Как подчеркивает Холт, важнейшим моментом подобных ложных операций являются не столько прямые потери, сколько возможность посеять сомнение и замутить свару в рядах врага, выдав правду за ложь, а ложь за правду: т.е. превратить уверенную в себе и своем деле повстанческую армию в сборище параноиков, не способных верить своим глазам и ушам.
      О своей службе в Скаутах Крукамп написал автобиографическую книгу под названием «Только друзья могут звать меня Крукс». По его словам, он получил уже «вот такую толстенную» пачку е-мэйлов от действующих американских и британских военнослужащих (в т.ч. и от тех, кто сейчас служит в Афганистане) – которые рассматривают его книгу как своеобразный учебник для агентов глубокого внедрения.
       «Есть один парень, американец, с которым мы общаемся по е-мэйлу. Он написал мне, что в приказном порядке обязал всех своих командиров групп читать мою книгу. Он пишет: - Я потрясен тем, сколько лично вы сумели сделать за ту войну. – Я ему ответил, что мы просто жили той войной. Моя жена также носила военную форму – она была радистом в Скаутах. Выезжая в город за покупками, она всегда имела при себе пистолет в кобуре и «Узи» в руках».
      Однако сегодняшняя ситуация, когда от разных СМИ невозможно ничего скрыть, ставит под вопрос широкое применение ложных операций. После скандала с Викиликс правительства разных стран крепко призадумались над тем, что именно может в один прекрасный день выплыть на свет божий. Псевдо-операции – штука чрезвычайно эффективная, но либеральные демократии с такими вещами уживаются плохо. И уж совсем седой древностью воспринимаются 70-е годы, когда тайные войны составляли значительную часть любых войн, а цель зачастую оправдывала средства.
       «Этот командир, ну, который американец», - продолжает Крукамп, - «как-то меня спросил: «А как у вас обстояло с правилами боя?». Я ответил ему, что за всю свою жизнь я вообще не слышал такого термина, и впервые узнал его, когда увидел одноименный фильм. У нас было только одно правило. Убить врага».

[Obi-San]

The English-Afrikaans thing in the SADF – another view, Phillip Vietri // Английский и африкаанс в ВС ЮАР – еще одна точка зрения, Филлип Вьетри

      Сразу оговорюсь, что это блог, а не научная монография. Я надеюсь, что название заметки не введет никого в заблуждение. Я написал воспоминания, а не «сбалансированную» статью со всеми «за» и «против» и умными выводами в конце. Но будучи южноафриканцем итальянского происхождения, рожденным в середине 50-х и формировавшимся в течение последующих 20 лет, я могу смело сказать, что мой опыт коммуникации в среде английского и африкаанс языков настолько отличается от опыта других людей, что я не могу им не поделиться – в качестве некоего корректирующего взгляда на проблему. Во мне нет ни капли африканерской или английской крови – и соответственно, я не принимаю ничью сторону. Я просто рассказываю историю моих отношений с этими этническими группами.
      Но – я обязан объяснить свои мотивы. Я считаю себя африкаанс-говорящим южноафриканцем. Я пришел к такой самоидентификации во время своей службы в армии – и это было прямым следствием прожитых ранее лет. Мне как-то сказали, что я настроен «проафриканерски» - как будто в этом есть что-то плохое. Просто существует такая странная точка зрения, что «проанглийский» настрой – это значит нечто «объективное», а вот «проафриканерский» настрой – это изначально нечто «субъективное» и «предвзятое». Это в равной степени лживое и несостоятельное утверждение. В свое время я сделал выбор в пользу африкаанс в качестве основного языка общения. С точки зрения «общественных» предрассудков я сделал ошибочный выбор. Но все эти «про» и «контра» в плане моего выбора не имеют к делу никакого отношения, поскольку большая часть моего жизненного опыта была мной обретена задолго до этого сознательного выбора. Иначе говоря, выбор был осознанным и основывался на том, что я пережил – а не наоборот. ОК, мотивы я пояснил; вот моя история.

      Раннее детство

      Я родился в Кейптауне 4 июля 1955 года, в семье итальянских иммигрантов. Мой отец был профессиональным парикмахером, владельцем парикмахерской Ritz Barber Shop & Hairdressers, расположенной в старом отеле «Ритц» в Си-Пойнте. Мои ранние годы прошли в именно этом итало-еврейском районе, спокойном и беззаботном. С самых первых дней моей жизни, отец прививал мне определенные жизненные ценности – которые я жадно впитывал. Во время Второй Мировой войны мой дед, который тогда владел парикмахерской, был интернирован в лагерь под Коффифонтейном – хотя он был анархистом, а никак не фашистом. В результате этого, мой отец был вынужден бросить школу за месяц до выпускных экзаменов, чтобы заново открыть парикмахерскую. В тот период, когда парикмахерская не работала и мой отец ходил в школу, зачастую весь его завтрак состоял из единственной чашки крепкого кофе без сахара. Но мой отец не был человеком мстительным или предвзятым. Он хотел, чтобы его дети не росли в той же бедности, в которой рос он, и еще меньше желал, чтобы к его детям относились как к иностранцам: в конце концов, он-то уже родился в Южной Африке. Когда мы с сестрой были маленькими, то отец редко говорил с нами по-итальянски – не хотел. Он хотел, чтобы мы выросли южноафриканцами и одинаково хорошо владели двумя языками. Он особо тщательно учил нас африкаанс. К тому моменту, когда мы вошли в отроческий возраст, мы уже неплохо говорили на африкаанс – он стал нашим вторым языком.

      Дурбан

      Когда мне исполнилось пять лет, родители решили переехать в Дурбан. Мама была счастлива – поскольку ее единственным языком был английский. То же самое относилось и к моей сестре, унаследовавшей от матери светлую кожу, длинные прямые каштановые волосы и зеленые глаза – она легко влилась в среду светловолосых голубоглазых дурбанских подростков-англичан. А вот для меня, смуглого ребенка, с темно-карими, почти чёрными глазами и копной черных вьющихся волос – ну, точная копия моего дедушки-неаполитанца – решение о переезде в Дурбан обернулось сущим кошмаром.
      В то время Дурбан был форменной цитаделью англоговорящего либерализма. Африканеров там называли не иначе как «голландцы» (Dutchman), «волосатые спины» (hairyback), «скальные пауки» (rockspider), «шоколадные батончики» (Crunchie), «смотрики» (Kydaar – от kyk daar!, «смотри-ка!») и т.д. Одна из самых распространенных шуток того времени: «Если маленьких англичан отдают детский сад, то куда отдают маленьких африканеров? Ответ – в сад камней» (игра слов – nursery, детский сад и rockery, альпинарий, сад камней. Одна из кличек буров была rock-spiders, скальные пауки. У этих пауков толстые ноги, густо покрытые волосками. Изначально "скальными пауками" англичане называли фермеров-буров, за определенное сходство: толстые руки и ноги, поросшие волосом. Позже эта презрительная кличка распространилась на всех буров, и послужила исходной темой для шуток, отсылающих к понятию rock, камень, скала).
      Родители моих друзей постоянно говорили о старой доброй Англии – явно предпочитая ее Южной Африке, стране, где они родились и жили в нескольких поколениях. Они искренне считали, что к таким вещам как расизм, дискриминация или апартхейд они не имеют никакого отношения и не несут – и тем более не могут разделять – никакой ответственности за это. Правда, реальность была, если деликатно выражаться, изрядно иной.
      Значительная часть родителей моих одноклассников поддерживала Прогрессистов, другие голосовали за Объединенную партию. И вот как я познакомился и испытал на себе их либерализм и терпимость к другим расам и национальностям:
      Говоря обо мне, они использовали термин «touch of the tar brush» - «испачканный дегтярной кистью». Много-много позже я узнал еще один смысл этого выражения – «с долей темной (т.е. негритянской) крови», и осознал, что эта фраза, прежде всего, ставит под сомнение добродетель моей матери. Вероятнее всего после начальной школы я бы попал в Мэнсфилдскую старшую школу, где большую часть учеников составляли «чернявые», типа греков, ливанцев, португальцев и прочих, чьё расовое происхождение было достаточно сомнительным (т.е. официально попадавших в графу «белые», но у которых, по всей видимости, были «цветные» предки). Мои одноклассники редко звали меня на свои дни рождения, хотя пару раз бывало, что приглашали зайти в гости после школы. В основном же, сразу после уроков я шел домой.
      Мои одноклассники тут же наградили меня кличкой «ниггер» - я не шучу! «Не бери его карандаши, они воняют!», «Не обменивайся с ним завтраком – его мать кладет навоз в бутерброды» и т.д. – вот что мои одноклассники говорили как в лицо, так и за моей спиной. Что, эти дети (я веду речь о начальных классах, с 1-й по 4-й) сами додумались до таких шуточек? Очень сомневаюсь.
      Я помню, как на уроке английского мы как-то должны были написать сочинение: описать кого-то из одноклассников, а потом класс по этому сочинению должен был опознать, кого описали. Эшли Форрест написала следующее: «Он выглядит как ниггер, ест как ниггер и от него воняет как от ниггера…» - при этих словах класс дружно засмеялся и тут же показал на меня пальцами. Что сказала учительница? «Эшли, дорогуша, ну это как-то не очень правильно вот так говорить о человеке». И всё. И это в либеральной английской школе.
      Я думаю, что если бы я был официально причислен к «цветным», то они, вполне возможно, относились бы ко мне куда добрее. Но смуглый парень, официально считавшийся «белым», для этого сообщества был явной персоной нон грата – внутренний дискомфорт, я так думаю. В общем, одно это уже описывает истинное отношение англичан к другим расам и национальностям.
      Я так подробно это описываю не для того, чтобы выплеснуть ненависть в отношении тех, кто так со мной обходился, но для того, чтобы показать, как себя вели англо-говорящие либералы из Наталя по отношению к людям иных национальностей – с которыми они жили бок о бок. Были и иные формы выражения своих настроений, уклончивые и иносказательные. Например: «Мы не нуждаемся в Законе о расселении расовых групп. Они и так не смогут позволить себе жить тут». Понятно, какие такие «они» имелись в виду. Это был мой первый опыт столкновения с либерализмом англо-говорящей общины Наталя – я находился в числе тех, против кого этот либерализм был направлен. Я никогда не сталкивался ранее с таким откровенным расизмом – и меня это потрясло до глубины души, хотя мне было от роду всего ничего.
      В то же самое время я постоянно слышал о тупости, об умственной неполноценности этих (verkrampte, ограниченных) «голландцах» и их яростных расовых предрассудках по отношению к черным. Еще одна «шуточка»: «Если у англичанина отрезать половину мозгов, что получится? – Дебил. – А если вырезать все мозги? – Африканер». Попробуйте представить себе ребенка, на полном серьезе принимающего это за чистую монету. В общем, этот детский опыт заложил основу для моего последующего существования в двух языковых средах и отношения к ним. Первое, что я испытал на себе среди англо-говорящих натальцев – это либеральная политика на словах и практический расизм на деле. Но пока что я еще не повстречал в своей жизни ни одного-единственного настоящего африканера – и как я понимаю, ни мои одноклассники, а также их родители, равно с ними не сталкивались.

      Средняя школа

      Первые два года средней школы я провел в Кирсни-колледже, типичнейшем английском интернате, расположенном в Ботас-Хилл. В Кирсни я впервые повстречал африкаанс-говорящих учителей, которыке учили меня… ну, собственно, языку африкаанс. Это были Заайман, Янни Сторм и Геррит Бюргер. Они оказались вполне себе нормальными – как и большинство других учителей. Никаких явно выраженных предрассудков или предвзятости, все они были очень образованными и интересными людьми. Янни Сторм заведовал нашим интернатом, а поскольку я был проказником, то мне частенько от него доставалось. Но доставалось именно что за дело – а вовсе не потому, что он был африканером.
      Затем мои родители переехали в Пайнтаун и решили, что мне лучше жить с ними. Меня записали в Пайнтаунскую среднюю школу, это было крупное государственное учебное заведение, где преподавание велось на двух языках. Но, как и в Натале, это преподавание было параллельным, а не совместным, т.е. английские и африкаанс классы и ученики были разделены – а не объединены, как это было, скажем, в школах Капской провинции. Именно в Пайнтауне я впервые начал ежедневно общаться с африканерами. Что касается моих английских одноклассников в этой школе, то их расовая предвзятость была ровно такой же как и у их сверстников в Натале, а вот африканерские ребята, на мой взгляд, были самыми обычными. Англо-говорящие школьники тихо ненавидели своих буров-одноклассников – но, на мой взгляд, абсолютно безосновательно. Учителя-африканеры были ровно такими же, как и учителя-англичане – ну, разве что, может быть более строгими и прямолинейными. Но меня это более чем устраивало, более того у них-то как раз я лучше всего и учился. Один из учителей г-н Стеммет прохаживался указкой по нашим спинам и рукам, пожалуй, чаще, чем требовалось – но точно также вели себя и один-два английских учителя. Вообще я был маленьким ленивым разгильдяем, но мой учитель в 8 классе, г-н Фентер, помимо всего прочего, сумел вытащить меня с 20 места в классе, в тройку лучших учеников – с помощью своей строгой дисциплины, своих отличных навыков преподавателя, ну и с помощью указки, конечно. Я так полагаю, что он был первым, кто дал мне прочувствовать что такое vasbyt. (Vasbyt обычно переводится как «упорство», «настойчивость», «сила воли» но, на самом деле, это довольно многозначное понятие. В глагольной форме vasbyt переводится как «держись!», «стиснуть зубы и идти вперед», «не хныкать» и т.д.)
      Еще одно воспоминание также относится к 8 классу. Одним из 15 старост на потоке был ученик из африканерского класса, такой здоровый, сильный парень по имени Андрэ Нел (по иронии судьбы, точно также звали позже моего армейского приятеля, с разницей в одну букву «л» в фамилии). Мои одноклассники-англичане презрительно считали, что он стал старостой исключительно потому, что играл в сборной по регби. Как-то раз, во время перемены, я шел по направлению к стадиону. Мимо меня прошла группа парней и начала кривляться, посылая в мою сторону воздушные поцелуи. Внезапно я ощутил, как меня кто-то (это был один из старшеклассников) сильно пнул. Меня окружили. Мягко скажем, я был ошарашен, поскольку не понимал в чем дело.
      Неожиданно толпа расступилась. Громкий голос рявкнул: - Los hom uit! («Оставьте его в покое!»). Это был Андрэ Нел. Он подошел ко мне и снял с моей спины плакатик с надписью «Поцелуй меня или пни меня». - Is jy oukei, boet? («Ты в порядке, приятель?») – спросил он. Когда я кивнул, он повернулся к остальным и, повысив голос, повторил: - Julle los hom uit! («Отцепились от него!») – после чего пошел дальше по своим делам. Парни разошлись, цедя в мой адрес сквозь зубы ремарки типа: «Подлиза африканерская!». Это-то меня не цепляло нисколько, я в восхищении уставился на Андрэ, который стоял с группой своих друзей-старшеклассников. Он заметил мой взгляд и подмигнул. Я отвернулся, поскольку мне стало неловко.
      С того дня я чуть ли не боготворил его. Время от времени мне даже удавалось с ним поболтать о каких-то пустяках. Он всегда был вежлив и общался со мной на безукоризненном английском. Тогда я еще не осознавал, что мои попытки общаться на африкаанс с ним были вызваны именно что его вежливостью и добротой ко мне. Если мои остальные одноклассники замечали, как я с ним беседую, то позже в классе я получал свою долю насмешек.
      На этом мой опыт жизни в двуязычии закончился – пока. Школа заканчивалась, я готовился к выпускным экзаменам, меня ожидал призыв и военная служба.

      5-й Пехотный батальон, Ледисмит

      По настоящему серьезный опыт двуязычия и жизни в культурной африкаанс-говорящей среде случился уже в армии, в отдельном 5-м Пехотном батальоне в Ледисмите. В отличие от товарищей по школе, мои сослуживцы-африканеры не были такими… нейтральными фоновыми персонажами. Африканеры приняли меня как своего и были рядом со мной в первые дни моей службы, помогая мне, изрядному слабаку, преодолеть кошмары (как я тогда считал) армейской физподготовки.
      В который раз я был ошарашен тем, что англо-говорящие призывники из Дурбана относились к африканерам невероятно предвзято. Нигде в стране больше не было такой социальной группы, настроенной максимально враждебно по отношению к африканерам и языку африкаанс. Они ненавидели даже то, как звучат слова на этом языке. Африкаанс они именовали не иначе как «вбитый нам в глотку». Большинство из них, вне всякого сомнения, никогда не слышали о том, как в свое время английский язык вбивали в глотку бурским детям.
      Пример, который показывает типичное отношение натальцев к африканерству. Некий американский ученый, находящийся в ЮАР, как-то был приглашен в один богатый дом в Клуфе. За ужином, желая сделать комплимент хозяевам, он произнес пару фраз на своем ломаном африкаанс с сильным акцентом. В наступившей тишине хозяйка дома произнесла: - Профессор, вам это простительно, поскольку вы гость, и не понимаете многих вещей. Но на будущее прошу вас, пожалуйста, никогда больше в этом доме не говорите на этом варварском наречии.
      Пара случаев, которые я раньше уже публиковал в своем блоге – записки о своей службе. Приведу пару примеров (в сокращении). На медкомиссии мне присвоили категорию G5, но я умолил медиков исправить ее на G1K1. (В вооруженных силах ЮАР того времени была принята следующая классификация по степени годности к службе по здоровью: 1. G1K1 – годен без ограничений, настоящее пушечное мясо. 2. G2K1 – здоров, правда есть небольшие изъяны, типа слабой близорукости или небольшой потери слуха, но в целом, все то же здоровое пушечное мясо. 3. G2K2 – почти то же самое, что и G2K1, но есть какие-то еще проблемы со здоровьем. 4. G3K3 – в эту категорию попадали призывники, имеющие астму или т.п. болезни. 5. G4K4 – серьезные проблемы со здоровьем, годен к нестроевой, как правило таких назначали на должности писарей или кладовщиков. 6. GT. Негоден к службе по медицинским показаниям. 7. G5/GP. Ходячий труп и сборище всех возможных болячек. На службу не призывается ни при каких условиях. [Была еще классификация по типу W – переносимость высоких температур, но ее, как правило, игнорировали]). Я возвращаюсь обратно в кубрик, капрал смотрит на записи в моем военном билете (groenboekie – солдатская книжка, выдававшаяся призывнику – заполнялась по мере прохождения им комиссий и т.д. Постоянные данные (имя, рост и т.п.) вносились чернилами, переменные (результаты предварительных комиссий) - карандашом), присвистывает от удивления и качает головой. Но он достаточно воспитан и говорит мне: - Mooi so, troep! Welkom terug! Gaan neem weer jou ou plek in! (Ё-мое… ну, что, добро пожаловать обратно. Иди на свою койку).
      Остальные смотрят на меня в изумлении: - Что ты тут делаешь? Мы думали ты уже домой едешь!
      - Ну я уже почти уехал, но они передумали.
      - Тебе что, дали G4K3?
      - G1K1.
      - Ты хочешь сказать, что уговорил их передумать и добился для себя категории G1K1? Да ты ё…лся! – это Ритчи-Робинсон, парень из Дурбана, получивший категорию G2K2 – по нему ясно видно, что он-то уж очень хотел бы покинуть армию. – Ты что, из этих, тупоголовая спина волосатая?
      - Boet. (Эй, приятель), - высоченный спокойный африканер с вежливым голосом зовет меня из угла, где сидит с друзьями. - Kom sit by ons. E'k’s bly jy’s terug. Ek dink jy’s baie dapper. (Садись к нам. Я рад что ты вернулся. Я думаю, что ты очень храбрый парень).
      Просто и откровенно – и очень по-дружески. Он встает, идет через комнату, и пожимает мне руку. Я два достаю ему до груди – в нем росту, по крайней мере, 190 см.
      - Ek’s Jaarsie. Jaarsie van Jaarsveld (Я – Ярси. Ярси фан Ярсфельд).
      - Ek’s Phillip Vietri (Я – Филлип Вьетри), - отвечаю ему на африкаанс с сильным акцентом. - Julle ouens sal moet my hulp Afrikaans leer om te goed kan praat (Ребята, поможете мне научиться нормально говорить на африкаанс?). - Все это произносится с чудовищными ошибками.
      Парни смеются: - Toe maar, boet, hier sal jy baie gou leer. Dis mos die army, die (Ты быстро научишься, парень – это ж армия).
      В общем, комментарии тут излишни, я полагаю. Еще один случай – мой первый день на физподготовке, 05:00 утра. Я тогда был 56-килограммовым доходягой.
      Я продержался 35 из 45 минут. После этого я обессилел, споткнулся и рухнул на землю, мои легкие горят, я чудовищно задыхаюсь. Инструктор по физо приказывает взводу «Стой!»
      - En jy, jou miserabele klein fokken bliksem (Ну и в чем дело, ты, жалкий маленький засранец)? – спрашивает он. – Staan op, troep! Staan op, se ek! (Встать, воин! Встать, я сказал!). – Он подходит ко мне, ставит свой ботинок мне на поясницу и пинает. Я растекаюсь по земле. В следующее мгновение Ярси выходит из строя, подходит к инструктору и принимает строевую стойку.
      - Korporaal, gee hierdie man asseblief ’n blaaskans. Hy was gister nog G5 (Капрал, разрешите ему передохнуть. У него фактически «белый билет»).
      - Troep, dis hy' wat gevra het om G1 te word. Nou moet hy homself soos een gedra. Gaan terug en staan op jou fokken plek… (Воин, он сам попросил перевести его в категорию G1. Так пусть ей и соответствует. Марш обратно в строй). Так, ты, - он обращается уже ко мне. - Jy. Gaan sit ’n rukkie langs die veld. Sodra ek met hierdie ander klaar is, gaan ek vir jou ’n opfok gee. (Иди сядь туда. Когда закончу с остальными, будет тебе «е…тня»).
       (Opfok – жаргонное словечко, обозначавшее в ВС ЮАР дополнительное время/дополнительные упражнения по физподготовке, как правило, прописываемые в качестве наказания. В буквальном смысле opfok переводится как fuck up, «зае…ть», что довольно точно отражало смысл: «зае…ть» солдата через физические упражнения – сломать вчерашнего гражданского призывника, чтобы потом вылепить из него настоящего солдата).
      Спустя 10 минут занятия по физо закончены. Инструктор приказывает им сесть повзводно на краю поля.
      - Troep, kom hier! (Воин, ко мне!) – зовет меня капрал. Я встаю и дистрофично-вялой рысцой подбегаю к нему. Я знаю, что «е…тню» мне не пережить, это точно. Внезапно я понимаю, что не я один стою перед капралом – все мои восемь приятелей стоят позади меня.
      - Капрал, - говорит один из них, - as u hierdie man nou ’n opfok gee, wil ons dit saam met hom doen. Hy’s ons maat, en ons wil hom ondersteun. (Если вы собираетесь его «зае…ть», то и нас также. Это наш друг, мы его не бросим).
      Инструктор на секунду задумывается.
      - Okei. As julle regtig so fokken mal is. Val in! (Хорошо. Коли вы такие чокнутые, то… Стройся!)
Поскольку это наш первый день на КМБ, то «е…тня» длится не более получаса. Как я сумел ее пережить, я не знаю до сих пор – я только знаю, что вместе со мной дополнительной физо занимаются семь человек, которые подбадривают и поддерживают меня. Мы наматываем круги, скандируя речевки: «Хрен мы больше побежим!» Мои руки лежат на плечах двоих парней, которые бегут вместе со мной. Господи, Боже ты мой, как же классно вернуться обратно в кубрик! И в душе есть горячая вода! И я сумел пережить свою первую «е…тню»!
      Еще один эпизод – когда я узнал, как мои друзья-африканеры ко мне относятся. Это был самый волнующий момент за все эти адовы шесть недель курса молодого бойца.
      Пятница вечер первой недели на КМБ. Ад (т.е. постоянная физо) продолжается. Как обычно, я вишу между двумя своими друзьями. Один из солдат-англичан кричит: - Чего вы с ним возитесь? Он же доходяга!
      - Ну да, он хиляк, - отвечает один из тех, кто помогает мне (это Ярси). – Но он не слабак, а правильный пацан – не скулит и не сдается.
      Вот всего лишь три примера (рассказ о моей службе – это долгая и отдельная история) – но они достаточно показательны. Анти-африканерские настроения со стороны англичан продолжались и далее. Но во время КМБ я в полной мере ощутил, что африканеры – это не просто лица в толпе. Буры явили реальный пример товарищества и самопожертвования – вплоть до того, чтобы участвовать со мной в доп-физо и поддержать меня, притом, что их это формально не касалось.
      Они могли устраниться и отстраниться от меня на абсолютно законных основаниях. Я был полной противоположностью их миру: я был слабак, англо-говорящий и католик. Но они приняли меня. В них была природная доброта. Почему? Я так полагаю, это было что-то, изначально им присущее. Ну и возможно тот факт, что я попросил не освобождать меня от службы, добился себе категории G1K1, а также искренне любил Южную Африку и разделял их чувства по отношению к стране, показал им, что во мне есть упомянутый выше vasbyt.
      Я никогда не поддерживал Национальную партию, но я искренне любил ЮАР и относился к своей службе как почетной возможности внести свой вклад в развитие страны. И спасибо моему отцу, к тому времени два года как скончавшемуся, и его ценностям, которые он мне передал – я относился к бурам и их культуре непредвзято. Эти семеро фермерских ребят были лучшими парнями, которых я встретил в армии и вместе с ними я провел 12 лучших (пусть даже в чем-то и кошмарных) недель моей жизни.
      В армии хватало инструкторов-африканеров, которые устраивали нам небо в алмазах – изрядная их часть была как раз инструкторами по физподготовке. Они старались любой ценой «разрушить» призывника – и это было критично, потому что только разломав свою гражданскую сущность, ты в дальнейшем преображался, выживал и становился солдатом. И оскорбления инструкторов в адрес молодых солдат были осознанной частью этого процесса. Да, это вещь болезненная для восприятия, порой просто унизительная, но если ты находил в себе силы пройти через это, то в итоге это оборачивалось только на пользу. Vetseun Engelsman, Rooinek, Soutie/Soutpiel, Engelse hondekak («жирный англичанин», «красношеий», «х… соленый», «дерьмо собачье») – звучало ничуть не обиднее, чем то, что «мой» инструктор по ФП изрыгал в мой адрес: G5G1, jy gaan bloed pis!; Fokken Italiaanse hondekak; Mammie se klein G-eentjie; Onnosele klein fokkertjie (Ты у меня кровью ссать будешь; гребаное итальянское собачье дерьмо; чмошник позорный; глупый маленький засранец). И это еще не самые серьезное, что мне довелось услышать – будучи дохлым очкариком, добровольно отказавшимся от «белого билета», я хлебнул этих «удовольствий» едва ли не больше, чем другие.
      Некоторые солдаты-англичане тешили себя мыслью, что чем больше они сопротивляются инструкторам (и делают это вызывающе), тем они круче. Неправда. На самом деле, этим они себе только вредили. Инструктор пытается тебя сломать, чтобы потом вылепить из тебя солдата, и это чертовски сложная и тяжелая работа – и ты вынужден для своей же пользы с ним взаимодействовать и как ни странно помогать ему в этом. Ты должен быть силен – в психологическом плане – чтобы принять жесткую систему подготовки и пройти её. Если ты смог дойти до конца, то на выходе получался исключительно здоровый и крутой парень. Если же ты сопротивлялся этому всеми силами, то как правило ты ломался – в том смысле, что из обломков потом ничего нельзя было собрать.
      КМБ, безусловно, закалил меня и вылепил из меня солдата. «Мой» инструктор по ФП был сущим негодяем, который безжалостно гонял меня первые шесть недель, не давая роздыха. Однако под конец КМБ, я умудрялся пробегать 8 км, имея в запасе три минуты от границы норматива. Я помню, когда в первый раз у меня это получилось, когда я бежал, полностью опустошенный, и наконец, добрался до финиша, и увидел как «мой» инструктор показал мне большие пальцы. Именно его придирки и жестокость превратили меня в человека, который смог одолеть эту дистанцию.
      Я не помню какого-то особого отношения к себе (в негативном смысле) только потому, что я был «англичанином» (с языковой точки зрения) или итальянцем (этнически). Армию это не волновало – у нее была задача: взять пухленького маленького «даго» и сделать из него умелого и подготовленного южноафриканского солдата. Естественно, что там попадались и садисты, которым нравилось издеваться просто по факту, а не применять мотивированную жестокость. Но они были именно что садистами, и национальность к этому никакого отношения не имела: хватало таких, что среди буров, что среди англичан. Кстати сказать, самым лютым садистом в 3-й роте был летёха по имени Хитчингс – вот это был говнюк! Но он был таким по своей натуре, а не потому что англичанин.

      И что дальше?

      Что можно сказать о таком резко отличном от других опыте? Почему я, человек, который первые 18 лет своей жизни провел в англо-говорящей среде и жил почти так же, как и мои ровесники-англичане, в итоге пришел к диаметрально противоположному подходу в отношении африканеров? Я могу говорить только о дурбанцах. Я возвращаюсь к этим вопросам снова и снова – и до сих пор не могу найти ответ.
      Я часто спрашивал англо-говорящих дурбанцев, почему они не учат африкаанс и не стремятся на нем говорить. Как правило, мне отвечали, что африкаанс не является «международным языком», типа английского. Но в то время он был одним из двух государственных обязательных языков, и даже сегодня – один из самых распространенных 11 официальных языков ЮАР. Итальянцы, венгры, финны, румыны почему-то не отказываются говорить на своих языках из-за того, что их языки к международным не относятся. При чем тут «международность», хотел бы я знать…
      Еще один ответ, который я слышал – это то, что куда как практичнее учить какой-нибудь «африканский язык». Сколько раз мне говорили что-то вроде «я бы скорее зулусский выучил, чем африкаанс». Сегодня, когда в школах КваЗулу-Наталя можно спокойно учить зулусский язык, люди почему-то отдают предпочтение африкаанс – хотя и его-то толком не учат. Англо-говорящие натальцы продолжают оставаться такими же одноязычными. Для сравнения – я, друг «голландцев» и «волосатых спин», говорю на английском, африкаанс и зулусском, как и большинство натальских африканеров. Кое-кто из натальских англичан говорит по-зулусски – хотя таких мало. Но самое интересное заключается в том, что африкаанс – это такой же «африканский язык», как зулу, коса и сото. Малайские рабы на Кейпе говорили на африкаанс за сотню лет до того, как белые африканеры официально посчитали его своим языком.
      И раз уж мы коснулись темы рабов, то есть еще одна «причина» для того, чтобы не говорить на африкаанс: дескать, это «язык угнетателей». Ну, в принципе, определенные основания так говорить есть – все-таки Национальная партия была у власти 45 лет. Но давайте для начала вспомним, что английский был обязательным языком империи целых три столетия. Язык нации, которая помимо всего прочего, виновна в жестоком угнетении индейцев, индусов, австралийских аборигенов, маори, кикуйю, не говоря уж о жителях бурских республик. Если уж сравнивать эти языки на предмет, кто из них более «угнетательский», то английский безоговорочно занимает первое место.
      Но, по сути, это вообще не аргумент – большинство языков на протяжении истории когда-то и где-то, так или иначе, были языками угнетателей – включая и африканские языки. Не стоит так уж особо выделять какой-то один язык и обвинять его в этом.
      Кстати, упомяну и еще об одном аргументе, который звучит довольно часто – что африкаанс это «умирающий язык» и посему учить его не стоит. Это не что иное, как выдача желаемого за действительное – основанное на убеждении, что в новой и демократической Южной Африке «язык угнетателей» будет с маху отторгнут навсегда, и вместо него восторжествует повсеместно английский. Ой ли? Когда после 1994 года из африкаанс ушла политизированная составляющая, то он именно что расцвёл пышным цветом. Когда я переехал в Аудшорн в 1992 году, то самой популярной газетой среди местных африканеров была англоязычная Cape Times. Когда я уезжал оттуда в 2002 году, она пачками пылилась в кафе и ее никто не брал – все предпочитали Die Burger.
      Все крупнейшие фестивали африкаанс-культуры – это феномен эпохи пост-апартхейда. На африкаанс пишут самые разные авторы, включая, например, Мэттьюса Фосу, члена АНК и бывшего главу провинции Мпуламанга (быв. Восточный Трансвааль), читавшего свои стихи на Национальном фестивале искусств Малого Кару (Klein Karoo Nasionale Kunstefees). Африкаанс освободился от своей идеологической смирительной рубашки и стал языком южноафриканского культурного пространства: на нем говорят белые, черные, цветные, христиане, мусульмане и даже буддисты (например, Брайтен Брайтенбах). В фильме «Цоци» герои разговаривают на flaaitaal – характерном для Соуэто диалекте африкаанс. Такие писатели как Деон Майер превратили африкаанс в язык отличных приключенческих романов, действие которых происходит в новой Южной Африке. Умирающий язык? Если что и происходит с этим языком, то как раз возрождение, новый «Африканский Ренессанс».
      Итак, что можно сказать об этом противостоянии «английский – африкаанс»? Я до сих пор не очень понимаю смысл этого противостояния – как не понимал и тогда. Я читал много воспоминаний о службе в ВС ЮАР в 1970– 1980-х – африканеры часто писали, что англичане относились к ним враждебно. Еще чаще о враждебности в свой адрес со стороны африканеров писали англичане. И очень редко мне попадались воспоминания, в которых говорилось, что служба в ВС сплотила эти группы настолько, что языковые и культурные различия стали бессмысленны. Я в этом плане пример нехарактерный – поскольку испытал на себе сильную неприязнь англичан и не видел ничего кроме доброты и открытости со стороны африканеров. Но то что я испытал, в дальнейшем очень сильно повлияло на мою жизнь. Это стало возможным, как я полагаю, только благодаря урокам моего отца, двуязычию и чувству патриотизма.
      Сегодня предвзятость по отношению к африкаанс все еще существует – но в куда меньших объемах. По счастью это перешло в разряд маргинальных странностей. Потому что большинство из нас выросли и переросли все это. Либо просто уехали.

[Obi-San]

Малые разведгруппы спецназа ЮАР / Джек Гриф - Часть 1
      Во время наших операций в Родезии, 5-й РДО работал в основном вместе со Скаутами Селуса – для того чтобы изучить методы «ложных (псевдо) террористических» операций, которыми занимался этот полк. В ходе одной из таких командировок лейтенант Андре Дидерикс, или «Дидис», как его все называли, познакомился там с Крисом Шулленбергом, который осуществлял глубинную разведку в патруле-двойке глубоко на территории Мозамбика. «Шулли» вместе со своим напарником-негром провел несколько успешных операций, за что в итоге был награжден высшей военной наградой Родезии, «Большим Крестом за Отвагу». Крайне малое число Скаутов было готово работать в «двойке», кое-кто из полка считал, что это вообще форменное безумие. САС, например, никогда не работала малыми группами и редко когда посылала на операции группы, состоящие менее чем из 4 человек. «Дидис» вернулся в ЮАР с намерением создать в нашем спецназе малые разведгруппы. Но когда он озвучил эту мысль, то натолкнулся на сопротивление со стороны вышестоящих офицеров и даже своих коллег. Однако он сумел заинтересовать нескольких «шишек» и ему дали разрешение на проведение полуторамесячного практического курса. Я попал в число тех, кому предложили пройти курс, и вместе с Сэмом Фури и еще четырьмя оперативниками прибыл в назначенное время для прохождения курса. Идея патрулей-двоек показалась мне очень привлекательной – концепция малых групп, работающих в глубоком тылу врага, на мой взгляд, обладала огромным потенциалом. Два человека могут вести разведку под самым носом противника, оставаясь незамеченными – и одновременно выполнять диверсии, если потребуется. Но для начала, я хотел услышать, что нам расскажет «Дидис» и чему он научился от Шулленбурга.
      Первые несколько дней курс был посвящен принципам ведения разведки малыми группами: видеть, оставаясь незамеченными, и не оставлять следов. Это означало, что абсолютно все снаряжение необходимо маскировать. Каждую вещь красили в коричневый и зеленый цвета и обматывали изолентой – даже ложки: либо они должны быть деревянными, либо покрыты слоем пластика, чтобы избежать шума при еде. И каждая вещь привязывалась к «разгрузке» с помощью лески или тросика. Еще одним жизненно важным вопросом являлась связь – радиостанция должна быть сконфигурирована таким образом, чтобы в случае отступления ее можно было мгновенно вытащить из рюкзака полностью готовой к работе. Мы должны были отлично знать азбуку Морзе, поскольку большая часть сообщений велась именно этим, самым надежным способом. Такая разведка предполагала нахождение групп в непосредственной близости от вражеских позиций – а значит и вероятное использование оружия, оснащенного глушителями. Малые группы действовали глубоко в тылу врага, на большом расстоянии от границы – соответственно, следовало разработать особые процедуры эвакуации групп, на тот случай, если связь выйдет из строя. Группа должна придерживаться оговоренного расписания, маршрутов и точек рандеву – чтобы облегчить поиск с воздуха. Всё это называлось у нас «Штабными совещаниями» и прорабатывалось до мельчайших деталей. Пилоты должны были заучить имена разведчиков, во что они одеты, какое оружие имеют при себе, какими дымовыми шашками будут пользоваться и прочая и прочая – огромное количество информации, необходимой для того, чтобы найти группу и опознать ее.
      Собственно тактика работы малой группы была простой: быть начеку и остаться в живых! Никогда не ходить рядом или сидеть вместе, оставаться на максимальном удалении друг от друга, насколько это позволяет окружающая среда. Это куда безопаснее, это позволяет работать по противнику с двух сторон в случае боя, и самое главное – в такой ситуации разведчик гораздо более бдителен: его слух и обоняние обострены и не отвлекаются на присутствие рядом другого человека. Это требует высочайшей дисциплины, но необходимо для обеспечения безопасности и успеха малой группы. Некоторые разведчики не видели смысла в том, чтобы днем разделяться, и игнорировали это правило – последствия такого наплевательского отношения были печальными, поскольку оканчивались гибелью. Группа соединялась только на ночь.
      Ожесточённые споры вызвал момент подбора и совместимости бойцов в группе. Кто-то считал, что один из «двойки» обязательно должен быть чёрным. Я лично полагал, что основная задача группы заключается в том, чтобы оставаться незамеченной, а, следовательно, наличие именно что чёрного спецназовца необязательно. Но некоторые операции требовали максимального приближения к объектам, и вот там действительно требовался боец из «псевдо-боевиков», а поскольку дело происходило в Африке, то, да, он обязан быть чёрным. Также необходимо было принимать во внимание сочетание, которое мы называли killer-cooler, «лед и пламень». В идеальном варианте, один из разведчиков по своему характеру должен действовать более напористо, с хорошей агрессивностью, т.е. killer, «пламя» – в то время как его напарник, наоборот, занимал по ключевым вопросам более спокойную и расчетливую позицию (cooler, «лёд»). Таким образом, между собой они могли выработать наиболее оптимальную стратегию и действовать с максимальной безопасностью и эффективностью. Мы должны были научиться обращаться с фотокамерой и уметь снимать днем и ночью. Далее шел вопрос снаряжения, т.е. рюкзаков. На стандартные спецназовские рюкзаки пришлось нашивать дополнительные карманы и емкости. К обычному рюкзаку добавлялся еще один – суточный, для того, чтобы разведчик на 24 часа мог оставить основной рюкзак и произвести ближнюю разведку. Пища, вода, запасные батареи, палатки, фотоаппараты, объективы, радиостанции, бинокли, приборы ночного видения, спальные мешки, наборы для выживания, кухонные принадлежности – в общем, средний вес рюкзака равнялся 80 килограммам. Но это именно что средний – бывало и куда больше.
      Наконец мы приготовили все снаряжение и отбыли в Форт «Доппис» на практические занятия. Теоретический курс был коротким – всего-то два дня, а все остальное время шли практические занятия. В Форте «Доппис» мы круглые сутки занимались практическим ориентированием на местности. Мы должны были от руки нарисовать карту местности и суметь пройти по ней маршрут. Что в Анголе, что в Замбии местность, как правило, абсолютно ровная и лишенная каких-либо ориентиров – и идти по азимуту по ней, а тем более выйти обратно к ранее спрятанному тайнику – задача нешуточной сложности, требующая предельной концентрации. Необходимо помнить, что тогда у нас не было GPS-приемников или тому подобных спутниковых систем – они появились много позже, когда война закончилась, и все международные санкции с ЮАР были сняты. Мы лежали в секретах, наблюдая за каким-нибудь из временных лагерей, в которых чем-то занимался «Дидис». Курс закончился и нам сообщили, что не все из нас подходят для работы в малых группах – но, тем не менее, нас все равно будут привлекать для вспомогательных разведопераций, требующих присутствия малых патрулей. Нам так и не сказали, кто из нас прошел курс, а кто нет.
      Многие наши коллеги со скепсисом относились к идее малых групп и активно ее критиковали. Основным доводом с их стороны было то, что любой квалифицированный спецназовец способен работать в малых группах. В принципе, это было так. Действительно, любой спецназовец обладал такими навыками, но не все этого хотели и не все были готовы к тому, чтобы длительное время находиться под носом у противника без поддержки со стороны основных сил. У некоторых людей инстинкт выживания просто был сильнее, чем у других. После прохождения курса тактики малых пехотных подразделений, буквально с первых боевых операций Сэма Фури и меня привлекали в качестве наблюдателей. Мы сдружились и такой опыт нам здорово помог, так что во время практического курса мы решили быть напарниками в патруле-двойке. После того, как курс закончился, мы снова оказались в одной группе.
      Вышло так, что командующему 70-м оперативным армейским сектором в Катима Мулило потребовалось определить расположение артиллерийской батареи замбийской армии в городе Шешеки, на другом берегу Замбези. Нас направили в Катиму и познакомили с обстановкой. По плану мы должны были проникнуть на замбийскую территорию с помощью вертолета, и далее проделать путь пешком. Хотя эта батарея располагалась на другом берегу Замбези в каких-то четырех километрах от южноафриканского берега, пересечь реку на лодках или катерах возможным не представлялось – мы несколько раз пытались это сделать, но оказывалось, что риск был слишком велик. С другой стороны, это был один из тех моментов, когда в наличии имелись свободные вертолеты, экипажи летчиков горели желанием что-нибудь предпринять, а командование было готово пойти на определенный риск и послать «вертушки» через границу. Проблема заключалась в том, что единственным свободным вертолетом в секторе на тот момент был огромный 30-местный «Супер-Фрелон». Мы взяли с собой минимум снаряжения – чтобы перемещаться налегке и с максимальной скоростью. Территория, где нам предстояло работать, была более чем обитаемой, так что нам надо было оборудовать лёжку где-то в отдалении, каждую ночь прокрадываться в город и к утру возвращаться обратно. Поскольку работали мы совсем рядом с границей, то коротковолновые приемники (использовавшиеся для связи на большие расстояния) с собой брать не стали – вместо этого взяли более легкие УКВ-радиостанции; чтобы общаться со штабом в Катиме, через речку, их вполне хватало. Собственно инфильтрация прошла без сучка и без задоринки. Странное это было ощущение – спускаться бегом по трапу огромного пустого вертолета. Если бы кто-то засек момент нашей высадки, то наверняка предположил, что в Замбию готовится настоящее вторжение – вместо этого он бы с удивлением увидел, как из брюха этой гигантской птицы выскакивают всего лишь два вооруженных человека. Позже, во время войны, я несколько раз сталкивался с тем, что некоторые офицеры ВВС (не обычные летчики, а именно офицеры), не желали рисковать своими «Пумами» только для того, чтобы высадить или, наоборот, забрать всего лишь двоих. В итоге нам пришлось специально отбирать пилотов, которые были готовы идти на такой риск.
      Первую ночь мы потратили на то, чтобы оборудовать себе лёжку и НП около места нашей высадки, а следующий день – на наблюдение за прилегающей территорией и выявление реакции со стороны замбийцев (на тот случай, если они вдруг каким-то образом засекли нашу высадку). Утром нас поджидал неприятный сюрприз – температура сильно упала и нам пришлось лежать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то согреться, поскольку спальных мешков с собой мы не взяли. Было очень холодно, и поспать нам так и не удалось. Днем мы все-таки по очереди поспали – в то время как один из нас стоял на страже. Перед закатом мы приготовились к выходу – у нас были фотографии воздушной разведки, по ним мы и ориентировались – и пошли в городок. Шли мы медленно, используя ПНВ, постоянно держа в поле зрения дорогу и постоянно прячась, как только появлялся прохожий или машина. Кустарник был очень густым, и мы поневоле держались на тропинках. Мы проверили каждую тропу, каждую дорогу, каждый след, какому типу транспорта этот след может принадлежать – но так и не смогли обнаружить расположение батареи. Ближе к рассвету мы направились обратно к нашей лёжке. Мы тщательно проверили местность на наличие человеческих или животных следов и после этого устроились на дневку в густом кустарнике. Наши разгоряченные вспотевшие тела быстро остыли в холодном воздухе; я пытался заставить себя хоть чуть-чуть поспать, Сэм был в карауле. Увы, заснуть у меня получилось только после девяти, когда солнце начало припекать даже через листву. Вообще, заснуть – даже если ты очень устал – на открытом месте, без одеяла или спального мешка довольно тяжело, и к этому нужна своеобразная привычка.
      День прошел без приключений; когда наступила темнота, мы пришли на точку, где были прошлой ночью. Около полуночи мы уже шли по довольно разбитому просёлку, петлявшему в густом буше, рядом с основной дорогой. Несмотря на ночное время, движение по дороге было интенсивным – пешеходы, велосипедисты, какая-то бродячая собака, которая почуяв нас, поспешила прочь, гавкнув пару раз, и пара подгулявших местных жителей. Мы услышали шум приближающегося по главной дороге грузовика. Внезапно свет фар развернулся в сторону тропы, по которой мы шли, и мы были вынуждены просто рухнуть на землю, ровно там, где находились. Грузовик быстро приближался, я лихорадочно пытался откатиться с тропы и залезть в густые кусты. Колеса прошелестели совсем рядом со мной, в какой-то момент мне просто показалось, что меня раздавят. Мы быстро пришли в себя и прибавили шагу, ориентируясь на шум мотора. Неожиданно грузовик остановился. Мы услышали впереди какие-то голоса. Мы поняли, что впереди расположено нечто вроде дорожного поста и усилили бдительность. В ПНВ я разглядел шлагбаум, перегородивший дорогу, и караульного, стоящего рядом с ним. Солдат находился в каких-то двадцати метрах от нас. Скрытно подобраться к этому КПП было сложно: мешал кустарник, так что оставалось неслышно идти прямо по тропе. А уж незамеченными проникнуть на территорию – точнее продраться через буш – и вовсе было немыслимо. Так что оставалось только надеяться на то, что человек слаб и к своим обязанностям относится халатно. Около двух часов ночи караульный исчез и мы решили подобраться поближе. Мы проползли под шлагбаумом и выбрались на более или менее открытое пространство. В ПНВ я увидел артиллерийское орудие, нацеленное в сторону Катима Мулило, но тип орудия я распознать не смог. Я накрепко запомнил силуэт и характерные детали, после чего мы стали отходить обратно к нашей временной базе. Утром, когда холод спал, я записал всё, что смог увидеть в блокнот, связался по радио со штабом и запросил на вечер эвакуацию. Нам сообщили координаты места посадки вертолета, мы приступили к проверке территории. Она заключалась в круговом патрулировании с постоянными остановками. После того, как мы убедились в отсутствии активности неприятеля, мы расположились на НП и стали наблюдать за местом. В назначенное время мы услышали шум лопастей приближающегося вертолета. Огромная птица села, подняв облако пыли, спустился трап и мы немедля взбежали по нему. Спустя несколько минут мы были уже в безопасности на своей стороне границы, на авиабазе Мапача, где нас уже поджидала группа обеспечения. Расположение орудия нанесли на свежие фотографии аваиаразведки и нацелили на замбийскую пушку наши стволы.
      Территория, прилегавшая к Шешеки, спецназу была хорошо знакома – наши группы работали там на постоянной основе, выискивая лагеря СВАПО. Это было хорошей обкаткой команд в боевых условиях, а риск не так велик, как может показаться: в случае чего группы получали поддержку с воздуха, от сил быстрого реагирования и даже артиллерии – такое для спецназа было, скажем так, нечастым. Результатом являлось то, что планирование операции было тщательным, с учетом взаимодействия всех частей и подразделений, а молодые командиры групп обретали необходимый опыт.
      Как-то раз в ходе одной из операций мы запланировали пересечь Замбези на байдарках. В первую ночь я распорол днище своей байдарки о какое-то дерево, находившееся прямо под поверхностью воды. Вторая попытка – на следующую ночь – закончилась ровно с тем же результатом. В общем, переправиться мы смогли только с третьей попытки.
      В большинстве африканских рек, включая и Замбези, в изобилии водятся крокодилы и гиппопотамы – по этой причине операции на воде каждый раз превращались в опасные предприятия. Однажды мы готовились к операции с привлечением трёх малых разведгрупп – для разведки на юго-западе Замбии. Три группы-двойки (Мак и Бен, Сэм и Римпи, Тони и я) проплывут в байдарках 60 км вверх по течению реки Квандо. Затем группы разделятся и каждая будет прочесывать свой участок, чтобы подтвердить (или опровергнуть) сообщения о значительном присутствии боевиков СВАПО на этой территории. Тренироваться мы решили на той же Квандо – ежедневно проплывая на байдарках от Форта Доппис до моста Конголы (что составляло около 30 км) и обратно. В первый день, как это было заведено, главный сержант-майор гарнизона Девальд де Бир собрал нас и проинструктировал насчет правил поведения и техники безопасности. Он рассказал нам, что в тех местах, где мы ранее проводили свои тренировки, завелся огромный крокодил. Мы учли этот факт и направились к реке, чтобы собрать свои байдарки. На следующее утро мы приступили к тренировкам. Я услал первые две группы вперед. Тони совершенно не умел грести, так что нам потребовалось некоторое время, чтобы он мог ознакомиться с байдаркой и общими принципами гребли. Примерно через пять километров я услышал громкий всплеск и какие-то неясные комментарии напарников. Мы с Тони продолжали грести. Внезапно что-то сильно стукнуло в днище байдарки, и неведомая сила нас в буквальном смысле подняла из воды. Первое, что пришло мне в голову – мы нарвались на того самого крокодила, о котором нас предупреждал Девальд. Управление байдаркой мы потеряли; течение начало нас крутить и тащить обратно. Я сидел сзади и отчаянно пытался выправить наше судно, лихорадочно орудуя рулём. В следующую секунду я услышал хруст, и в байдарку хлынула вода. Я крикнул Тони, чтобы он оставался в байдарке, поскольку всё ещё полагал, что на нас напал крокодил – если бы мы прыгнули в воду, то рептилия бы мгновенно кого-нибудь из нас атаковала. Байдарка окончательно перестала меня слушаться, и я несколько раз выстрелил в воду, в надежде отпугнуть животное. Суденышко опять затрясло – тварь вцепилась в заднюю часть байдарки. Мы фактически уже тонули и я приказал Тони прыгать в воду и плыть к берегу, поскольку в этот момент байдарка остановилась – мы вошли в заросли папируса. Тони бросил свой АК, перекатился через борт и рванул к берегу. Я еще пару раз выстрелил в воду, и последовал его примеру, держа свой автомат в одной руке, второй лихорадочно загребая и ежесекундно ожидая, когда вокруг меня сомкнутся крокодильи челюсти. Наконец я доплыл до берега, он был в 20 метрах от того места, где случилось происшествие. Тони уже стоял по пояс в воде и помог мне выбраться на сушу. Как он так умудрился мгновенно добраться до суши – я не знаю до сих пор. Внезапно из воды показался огромный бегемот, еще раз куснул байдарку, потряс ее несколько раз, и потом скрылся в зарослях тростника. Мы вытащили байдарку из воды и каким-то чудом умудрились найти автомат Тони – слава Богу, что вода в Квандо довольно прозрачная. Правда, перед этим мы для острастки кинули в реку несколько гранат. Этот неприятный инцидент, в общем, не повлиял на нашу решимость продолжать тренировки – мы заменили разбитую байдарку на новую. На следующий день байдарка, в которой плыли Сэм и Римпи, была перекушена надвое этим же гиппопотамом. Тут наконец до нас дошло, что проникновение на территорию противника с помощью байдарок – мероприятие сколь рискованное, столь же и дурацкое. Мне невероятно повезло – огромные мощные челюсти гиппопотама, когда тот трепал нашу байдарку, прошли от меня в каких-то 15 сантиметрах, и я чудом избежал серьезной травмы. Увы, это один из минусов работы групп-двоек. Случись подобное на вражеской территории – у группы возникли бы нешуточные проблемы. Потеря байдарки автоматически означала, что группе пришлось бы добираться обратно в ЮЗА на своих двоих. А любое нарушение физического здоровья члена группы вообще сводило бы выполнение задачи на нет. Огнестрельное ранение, приступ малярии, вывих – в общем, любое происшествие, способное обездвижить одного из напарников, превращалось для здорового члена группы в нешуточную головную боль: необходимо оказать помощь напарнику, спрятать его в безопасном месте, отметить это место и после этого отправляться за помощью. Таким образом, каждый боец группы-двойки был обязан соблюдать максимальную осторожность и проявлять невероятную тщательность при планировании задачи и выполнении любых действий – чтобы свести к минимуму риск травмы. Как следствие, отсюда логически вытекало то, что напарниками были обязаны теснейше взаимодействовать и безусловно доверять друг другу.
      В другой раз мы нарвались на слонов. Мы с Тони вели разведку на территории Замбии – в период полнолуния. Как-то раз мы решили заночевать после длительного перехода на относительно открытом пространстве. Мы настолько устали, что решили рухнуть, как говорится, прямо там, где стояли – а перед рассветом тронуться дальше. Было уже поздно, и мы логично полагали, что бродить по этой территории ночью вряд ли кто будет. Мы завернулись в спальники и улеглись по привычной схеме – головами друг от друга, ноги соприкасаются: стандартная практика, позволяющая контролировать ситуацию. Я лежал на спине и смотрел на звезды, краем глаза я видел, как восходит полная луна. Тони уже крепко спал. Внезапно луна исчезла, как будто скрытая облаком. Я посмотрел направо и внезапно ощутил себя гномом: к нам неслышно приближался огромный слон, лениво размахивавший ушами. Я толкнул ногу Тони, он немедленно выглянул из своего спального мешка. Мы одновременно выпрыгнули из спальников и зашипели сквозь зубы. Напуганный слон мгновенно ретировался – так же беззвучно, как и подобрался к нам. Меня всегда восхищало то, как эти громадины могут так бесшумно передвигаться по бушу. На следующий день, когда мы остановились на перекур, я услышал, как в нашу сторону движется стадо слонов. Стадо, тем более с самками и малышами, куда опаснее, чем одинокий слон, так что я дал сигнал на пейджер Тони уходить. Мы навьючили на себя рюкзаки и быстро ушли, дав слонам возможность мирно пастись. У меня не было никакого желания ссориться со слонами, тем более на вражеской территории.
      В ходе одной из операций, которая проходила примерно в тех же местах, я выступал в роли офицера, контролирующего группу-двойку – и внезапно получил от них сообщение, что их преследуют замбийский солдаты и необходима «экстренная эвакуация». «Экстренная» в таких ситуациях означала, что вертолет, забирающий спецназовцев из условленного места, будет находиться под огнем (или может попасть под обстрел в любую секунду). Берега Замбези поросли лесом и вдоль них было не так много мест, пригодных для посадки вертолета. К счастью, у нас была «Пума», оснащенная необходимым оборудованием: толстый трос, на конце которого был груз и две нейлоновые стропы с карабинами. Другим концом трос крепился к фюзеляжу «Пумы». Данное приспособление не было официально одобрено ни одной из вышестоящих инстанций, что в сухопутных войсках, что в ВВС – а узнай про него кто-нибудь из службы безопасности полетов, то его бы просто хватил инфаркт. Но мы постоянно имели это снаряжение под рукой и, по счастью, нам всегда удавалось найти вертолетчика, готового рискнуть карьерой и использовать это устройство. Группа петляла, стараясь сбросить преследователей со следа, и к тому времени, как за ними прибыл вертолет, спецназовцы находились в лесу, под густыми кронами деревьев. Пилот сбросил им канат прямо через листву, но конец каната оказался в нескольких метрах выше, чем было необходимо. Тогда разведчики открытым текстом связались с летчиком и попросили его опустить машину пониже – тот без колебаний опустил свой вертолет еще на несколько метров. Со стороны это должно быть выглядело, как будто какая-то гигантская птица собирается устроиться в гнезде на ночь. Разведчики, наконец, устроились в нейлоновых петлях и дали сигнал пилоту. Тот поднял машину вверх и группа счастливо улетела в сторону Намибии – весь путь до базы спецназовцы проделали в упряжи, проносясь над верхушками деревьев. В районе Катима Мулило разведчикам всегда хватало работы. Если мы не могли обеспечить поддержку группам – из-за огромной нагрузки – то обычно просили об этом разведвзвод 32-го батальона «Буффало» (в итоге, вся разведка в этом секторе перешла к «буффаловцам»).
      Малые группы постепенно доказали свою эффективность – и как только командование в этом убедилось, то их начали нагружать работой по всему фронту: вдоль всей 1200-километровой границы с Анголой и Замбией. Местность там отличалась разнообразием: труднопроходимые джунгли и болота на востоке, безводные пустыни на западе. Соответственно, вносились определенные изменения в тактику и снаряжение. Но кое-что оставалось постоянным: тяжелые рюкзаки, ограниченный запас воды и вечные проблемы с ориентированием на местности.
      Постепенно и другие части спецназа захотели иметь у себя малые группы, и меня попросили разработать подготовительный курс. Моя главная цель при разработке этого курса состояла в том, чтобы построить программу, позволявшую одновременно и подготовить бойца для работы в малой группе и понять, насколько он подходит для выполнения такой задачи. Я не был допущен к отбору спецназовцев из других полков на этот курс, но я использовал свой опыт и практические знания, чтобы понять, что собой будет представлять кандидат. Я внимательно наблюдал за тем, как спецназовец готовит и содержит свое снаряжение. Я также изучал поведение кандидата, особенно в пабе. Те, кто отличался повышенной агрессивностью и бахвальством попадали в мой личный «чёрный список» – я предпочитал тихих, замкнутых и высокодисциплинированных бойцов. Первый этап курса проходил в учебном центре Дукудуку, в провинции Квазулу-Наталь. Сначала преподавались теоретические основы, а за ними следовали упражнения и экзамены по ориентированию в сосновых лесах, как днём так и ночью. На языке зулу «Дукудуку» означает «место, где человек блуждает во тьме». Надо отметить, что название полностью оправдывало себя – чтобы идти в кромешной темноте по густому сосняку, бойцу требовалось применять все свои умения и грамотно использовать компас. На следующем этапе, в заповеднике Умфолози, кандидаты подвергались нешуточному стрессу. Все тренировки проходили на индивидуальной основе, и ночевать бойцам в буше приходилось в одиночку – точнее, как правило, в компании гиен, которых там водилось в изобилии. Однажды утром я обнаружил одного из кандидатов сидящим на дереве и оглашающим округу воплями о помощи. Он вечером забрался на дерево и просидел там всю ночь – в то время как внизу бродили гиены. На следующий день он покинул курс, заявив, что это ему не по зубам. Ну, он с самого начала был для меня под вопросом. Третья фаза проходила в заповеднике Мкузе, где кандидаты учились работать в самых разных условиях окружающей среды. На территории заповедника были горы, ровные саванны, тропические прибрежные леса, болота, берега различных типов и даже небольшая пустыня около озера Сибава – она возникла из дюн под постоянным воздействием сильных ветров. На каждом из этих участков мы отрабатывали приемы и испытывали снаряжение. Что касается тактики, то, в основном, она состояла из навыков отражения нападения противника, ухода от преследования и заметания следов, способов патрулирования и прорыва из окружения. Также разведчик малой группы был обязан очень хорошо владеть навыками экстренной медицинской и просто первой помощи: как-то в ходе одного из упражнений, каждому из кандидатов довелось делать себе внутривенный укол. Кроме этого разведчики должны были уметь отлично пользоваться радиосвязью и работать с азбукой Морзе. Мои представления о том, каким должен был быть идеальный разведчик малой группы, постоянно вступали в противоречие с критериями отбора в спецназ – там очень важную роль играло то, насколько хорошо кандидат сможет работать в команде. Разведчик малой группы был в большей степени индивидуалистом, полагающимся только на себя, готовым действовать в одиночку и обладающим навыками выживания без всякой поддержки со стороны. Разведчик должен был также понимать, что он не всемогущ и не всесилен – и осознавать, какой конец его ожидает в случае нехватки воды, серьезного ранения или приступа малярии. Фактически он был обязан принять как факт, что его может настигнуть смерть в буше, и никто не придет к нему на помощь. Еще одним важным моментом было то, что разведчик был обязан избегать рэмбовской героики. От разведчиков требовалось собрать требуемую информацию и вернуться обратно незамеченными. Конечно, это красиво – нашпиговать пулями всю Анголу, в одиночку стереть с лица земли вражескую роту и добрести до базы раненным, усталым и с врагом на хвосте – но в реальности это означало полный провал. Даже в случае диверсионных операций малая группа должна была избегать контакта с противником любой ценой. Такие требования к «двойкам» приводили к тому, что другие спецназовцы вполне обоснованно обвиняли малые группы если не в трусости, то в том, что разведчики из «двоек» только и делают, что «всё время сидят в кустах».
      После того, как Родезия превратилась в Зимбабве спецназовцы из Родезийской САС перешли на службу в спецназ ЮАР. К этому времени малые группы уже составляли отдельное подразделение, состоявшее из трех групп-двоек. Мы тогда тренировались в Дурбане, и я узнал, что готовится какая-то крупная операция с участием 1-го РДО и 3-го РДО (временной части, состоявшей в основном из бывших родезийских САСовцев). Сводная группа отбыла из Дурбана на операцию, но через пару дней вернулась – возникли проблемы с транспортом, с навигацией, к тому же один военнослужащий получил ранение (он, сидючи в кузове грузовика, напоролся на низко висящий сук и вылетел из кузова). Планы поменялись, грузовики отремонтировали и группа приготовилась повторить операцию. И вот тут они обратились к малым группам за помощью – разведать дорогу, ведущую из Коматипурта, что на границе, до Мапуту и нейтрализовать блокпост на дороге. Мы договорились, что Мак и Бен произведут собственно разведку маршрута – это была старая проселочная дорога, которая вела от забора на горе Лебомбо вниз к асфальтированной трассе на мозамбикскую столицу. Неподалеку от места, где проселок примыкал к шоссе, находился блокпост. Мак и Бен проведут колонну грузовиков до этого шоссе и встретят их на обратном пути. А в нашу со Свани Сванепулом задачу входило нейтрализовать блокпост на все время операции диверсантов – а также перерезать телефонные провода, ведущие к Мапуту. Мы устроились на нашей стороне горы и начали наблюдать за дорогой и блокпостом. В общем, в операции ничего особо сложного мы не видели – здравый смысл плюс навыки работы в буше, только и всего.
      В день операции, перед самым заходом солнца, мы пересекли границу – проволочный забор, формально разделяющий две страны. Наши двойки разошлись – каждая группа направилась к своей цели. Мы дошли до асфальтированной дороги, и уже оттуда аккуратно подкрались к блокпосту, наблюдая за ним в наши приборы ночного видения. Послышался шум подъезжающей машины и мы укрылись. Когда грузовик проехал, то мы использовали шум мотора, чтобы подобраться еще ближе. В конце концов мы устроились у обочины, в 15 метрах и начали внимательно изучать блокпост. Он состоял из 200-литровой пустой бочки из-под горючего, установленной на самой середине шоссе. Рядом с ней стоял солдат ФРЕЛИМО, явно смертельно скучавший. Когда ему надоело стоять, он уселся на бочку, закурил и начал разговаривать сам с собой. Потом он ушел в палатку, где были остальные солдаты, мы слышали как они о чем-то там говорили. Выйдя из палатки он начал расхаживать взад-вперед, маршируя в типично русском стиле – большинство африканских повстанческих группировок, где были русские инструктора, перенимали эту манеру шага. Так продолжалось всю ночь. Мы решили, что кто-то из нас должен пересечь дорогу и подобраться к палатке, чтобы разведать, что там происходит. Я отполз от нашего НП, прополз вдоль дороги, пересек ее и подобрался к палатке. Запомнив ее расположение, я таким же макаром вернулся обратно к Свани, который присматривал за часовым. Появились какие-то местные и вступили в дискуссию с караульным. Нам было ясно, что блокпост большой проблемы не представляет и мы довольно быстро разработали план, как вывести его из строя. Две наших группы перережут телефонные провода на некотором расстоянии от блокпоста, потом мы подберемся к караульным и обездвижим их с помощью специального газа. После чего мы оставим листовки, поясняющие, что мы, южноафриканцы, воюем с АНК, а не с ФРЕЛИМО или народом Мозамбика. Ну, если кто-то из них оказал бы сопротивление, то понятно, что мы его бы убили – ножом либо из пистолета с глушителем. Наутро мы встретились с Маком и Беном (которые успешно провели разведку своего участка) и вернулись обратно в ЮАР.
      Сборная диверсионная группа прибыла на территорию учебного полигона отдельного 4-го пехотного батальона для окончательных проверок, подгонок и генеральной репетиции. Мы же держались отдельно, занимаясь своими делами и готовясь выступить в соответствии с нашими задачами. Нам никак пока не удавалось убедиться в том, что усыпляющий газ (предназначенный для нейтрализации охранников) работает. Газ нам передали парни из спецотдела полиции. Они клялись, что газ осечек не дает, но мы хотели лично убедиться в этом и проверить его действие. Добровольцев как-то не находилось, так что мы пошли искать морских свинок где придется. Сначала мы попытались опрыскать этим газом огромную лягушку-быка – газ на нее не произвел никакого впечатления и она презрительно ускакала. Нам это не понравилось Следующим нашим подопытным кроликом мы избрали чью-то корову, мирно пасшуюся у дороги. Она также проигнорировала наши действия и продолжала мирно щипать траву, несмотря на газ. Нам это не понравилось категорически. До операции оставалось всего ничего, а мы никак не могли понять, работает этот газ или нет. Но тут группа, которую оставили для наблюдения за блокпостом, сообщила нам, что по какой-то непонятной причине, «фреды» свернули КПП и уехали. Это случилось днем, за несколько часов перед тем, как началась основная операция. Т.е. нам оставалось только перерезать провода, а Маку и Бену – проводить основную группу к шоссе. Мы со своей задачей справились без проблем, а следующим утром из рейда вернулась и основная группа. Было довольно странно ощущать себя оторванным от основного отряда – парни делились впечатлениями от операции, а мы просто сидели и слушали. Хотя мы помогали провести операцию, но мы непосредственно в ней не участвовали. Непривычно.

[Obi-San]

Малые разведгруппы спецназа ЮАР / Джек Гриф - Часть 2

      Физически, длительные операции спецназа в юго-западной части Анголы, были очень изматывающими. Эта часть страны примыкала к пустыне Намиб, там вечно нещадно палило солнце и совершенно не было никаких укрытий. В Руакане, в Юго-Западной Африке, мы развернули передовую базу, откуда группы уходили на операции в Анголе. В ходе одной из таких операций перед нами поставили задачу: обнаружить лагерь СВАПО, из которого боевики просачивались в Каоколенд. Лагерь располагался где-то в 250 км от Руаканы и в 200 км к северу от границы. Мы должны были развернуть НП и наблюдать за одной дорогой, которая и вела на интересующий нас участок – а кроме того, патрулировать окрестности дороги в поисках автомобильных следов. Практически сразу же мы поняли, что главными факторами в этой операции будут запасы воды и укрытие от солнца. Каждый член команды купил себе широкополую фетровую шляпу для защиты от солнечных лучей. Кроме того, мы взяли с собой каждый по изрядному куску маскировочной сети – чтобы укрываться в тени во время нахождения на НП. Разведгруппы находились на территории по две недели. Еду и воду сбрасывали с самолетов или вертолетов – далее их прятали в тайники, неподалеку от места выброски. Через 7 дней после инфильтрации, разведгруппа возвращалась к закладкам, чтобы пополнить припасы. Что до местности, где приходилось работать, то более неблагоприятных условий я за свою жизнь не встречал. Острые камни, после хождения по которым ботинки разваливались. Форма быстро трансформировалась в лохмотья, а задняя часть брюк за эти две недели от сидения на камнях на НП превращалась в ничто. После первого раза разведчики стали брать с собой куски камер от колес грузовиков, чтобы использовать их в качестве подушек. В перерывах между забросками в Анголу разведчики поддерживали физическую форму постоянными пробежками вдоль самой длинной взлетно-посадочной полосы, когда-либо построенной в Юго-Западной Африке. Ее специально построили такой протяженной, чтобы самолеты при взлете в условиях сильной жары могли набрать достаточную скорость. Даже вертолеты порой были вынуждены сначала разгоняться перед тем как взлететь, а иногда случалось такое, что самолет вообще не мог подняться в воздух по дикой жаре и пилотам приходилось ждать вечера, когда воздух хоть немного остынет.
      Для любой разведгруппы, работавшей к северу от Овамболенда в южной Анголе, с ее абсолютно ровной местностью лишенной всяких ориентиров, наиболее рискованная часть операции состояла в обнаружении СВАПОвского лагеря – или подтверждения информации, что такой лагерь действительно существует. Поначалу СВАПОВцы действовали просто – выбирали территорию для лагеря, припасы доставляли на машинах и все снаряжение и оборудование просто разгружали в центре лагеря. Вокруг отрывались окопы и щели, строились шалаши и хижины. Фоторазведка научилась распознавать такие лагеря на раз-два, после чего база либо подвергалась бомбежке с воздуха, либо ее атаковали подразделения 32-го батальона. Но со временем СВАПОвцы достигли выдающихся успехов в искусстве маскировки. Они также отказались от скученности и распределяли личный состав по большой территории, а также выставляли передовые дозоры на значительном удалении от границ лагеря. Теперь выявить лагеря с воздуха стало практически невозможно – только очень опытные аналитики воздушной разведки могли обнаружить на фотографиях признаки замаскированных баз. Одним из таких аналитиков был Пит Кутзее – он часами изучал фотографии и умел распознать замаскированные тропы, кустарники необычной формы, непонятные объекты правильных очертаний, источники и т.д. Наличие источников с водой почти всегда было четким указателем – противник там, где вода. Как правило, лагерь занимал территорию в несколько квадратных километров. Эта территория считалась «подозрительной». Далее разведгруппам необходимо было найти пригодный участок для инфильтрации на определенном удалении от этой территории. Вне зависимости от того, каким методом должна была произведена заброска, с самолета или вертолета, фотографии этого участка внимательно изучались – чтобы разведгруппа, не дай Бог, не была высажена прямо в центр еще одного лагеря боевиков. После высадки группа медленно выдвигалась в направлении «подозрительной» территории – с тем, чтобы установить является ли лагерь действующим: иногда воздушная разведка засекала расположение лагеря, аналитики выносили заключение, что лагерь действительно находится в этом месте, но следов активности боевиков не обнаруживалось. И в этом случае разведгруппа была обязана подтвердить или опровергнуть информацию о наличии там террористов. Группа двигалась очень медленно – за день проходили от пяти до семи километров. Каждый шаг приходилось «заметать» - т.е. применять меры против обнаружения следов. На привалах мы внимательно прослушивали пространство, пытаясь услышать звуки, которые бы могли выдать присутствие боевиков: выстрелы, звуки моторов, разговоры, рубку кустарников и т.д. По утрам мы взбирались на деревья и осматривали горизонт, чтобы засечь дымы от костров на которых готовили пищу или запахи. У таких лагерей всегда были характерные запахи – например, машинного масла, еды, запахи немытых человеческих тел или свежих экскрементов. По ночам мы не двигались – ночью было невозможно применять приемы маскировки своих следов, и, следовательно, был велик риск, что утром такие следы могли обнаружить. К тому же ночью можно было запросто забрести непосредственно на территорию лагеря – и с рассветом очутиться в самой гуще врагов (чего по понятным причинам, мы никак не желали). Когда группа шла правильно, то при удаче разведчики выходили к лагерю перед закатом и со стороны солнца. Если группу в этот момент засекали, то ей оставалось только уходить от преследования до наступления темноты (далее следовала экстренная эвакуация). Если же разведгруппа убеждалась в том, что в лагере действительно есть боевики, то разведчики отходили обратно – так же медленно и с теми же предосторожностями. Стоило дозорным СВАПО засечь чужие следы, то лагерь тут же сворачивали, а последующая бомбардировка лагеря превращалась в «пустышку».
      Хотя в основном мы работали «снаружи» – т.е. на ангольской территории – как-то раз нам пришлось работать «внутри», т.е. в Юго-Западной Африке. Нас попросили помочь выследить группу СВАПОвцев из т.н. Дальневосточного Подразделения – боевики действовали в восточной части Овамболенда. Мы прибыли на базу в Нконго – там уже работали спецназовцы из 51-й роты 5-го РДО, занимаясь решением именно этой проблемы. Командир роты пояснил нам, что Дальневосточное Подразделение СВАПО чуть ли не полностью контролировало территорию, и обычные армейские части ничего не могли поделать с террористами – боевики похищали детей и взрослых, минировали дороги и чувствовали себя абсолютно безнаказанно. Определенных успехов в истреблении этой банды добился полицейский спецназ ЮЗА «Куфут» (Koevoet). Наша группа состояла из «Австралийца» Фрэнка, «Малютки» Джейкса и меня. Изучив ситуацию, мы предложили следующий план: мы отберем из 51-й роты троих чёрных спецназовцев, специальностью которых были «ложные террористические операции», сформируем три группы-двойки и будем работать на территории на двухнедельной основе, автономно, существуя за счет тайников-закладок. По ночам мы будем устраивать одиночные засады у источников, на тропах или прокрадываться к краалям и слушать, о чем говорят местные. Данная тактика наиболее соответствовала modus operandi СВАПОвцев. Днем мы намеревались таиться в гуще буша, подальше от местного населения, попеременно отдыхать и следить за обстановкой. Мы и понятия тогда не имели, что СВАПО поступает точно так же: днем отдыхает, а ночью навещает местных. Они заметали свои следы – и мы занимались тем же самым. Они старались держаться вне поля зрения констеблей «Куфута» - и мы старались остаться незамеченными. Эта группировка СВАПОвцев была довольно агрессивной – временами они собирались вместе и атаковали, что считали подходящим. Несколько раз они довольно успешно атаковали южноафриканские патрули – причем не одиночные, а довольно большие, порой численностью до полувзвода. Как раз когда мы прибыли в Нконго произошёл очередной такой случай – СВАПОвцы атаковали из засады взвод южноафриканского отдельного батальона «Капский корпус»; солдаты в панике бежали, побросав практически всё своё оружие и снаряжение. Боевики утащили это через границу и устроили по этому поводу шумную пропагандистскую кампанию. Этот батальон состоял в основном из цветных (прим. – в ЮАР и ЮЗА «цветные» являлись особой расовой категорией), но командиром того взвода был белый лейтенант. Его, соответственно, отдали под трибунал. Мы, в общем, и раньше не испытывали особого почтения к большинству частей, расположенных на Границе, но тут мы своими глазами убедились, насколько паршивой была там дисциплина, в частности, в той роте «Капского корпуса», которая патрулировала окрестности Нконго. Каждый вечер там случались непроизвольные выстрелы – причем из самого разного оружия, включая даже гранатомет М-79 (в спецназе за подобное моментально вышибали с отборочного этапа и курса подготовки). Как-то раз, ранним вечером неподалеку от нашей палатки мы услышали одиночный выстрел, а за ним – глухой звук чего-то упавшего. Мы держались обособленно и старались не привлекать к себе внимания – и уж тем более не рвались расследовать какие-то там происшествия со стрельбой. Последнее, что мне было нужно – это получить случайную пулю от своих же. Позже выяснилось, что кто-то из наших солдат застрелился.
      Наша первая двухнедельная разведка прошла довольно хорошо и без происшествий. Ночи, правда, были очень холодными. Белый спецназовец, как правило, по ночам располагался в засаде, а черный – неподалеку от рюкзаков со снаряжением. Белые были вооружены автоматическими винтовками М-16 с подствольными гранатометами М-203 и ночными прицелами. Оружие было тщательно пристреляно, а прицел – выверен, и мы могли стрелять в ночных условиях с исключительной точностью, что из винтовки, что из гранатомета на 75 метров. Черные спецназовцы, «псевдо-террористы», на вооружении имели Калашниковы, носили настоящую СВАПОвскую форму и снаряжение. После часа сидения в засаде становилось невыносимо холодно и вообще неуютно, но расслабляться было никак нельзя: приходилось в одиночку одновременно быть и передовым дозорным, и штурмовой группой, и тыловым охранением. После двух недель мы вернулись на базу, представили свои рапорты, обменялись информацией и по итогам пришли к выводу, что тактику надо менять. Мы поняли, что занимаемся игрой в «кошки-мышки» со СВАПОВцами. Единственное, что мы знали точно – то, что противник передвигается также по двое и предпочитает прятаться в буше.
      Большие ложные террористические группы особого успеха не имели. Мне довелось несколько раз глянуть на них перед самой заброской и я тогда отметил, что они никак не похожи на терров из СВАПО. Кто-то был излишне толстым (по сравнению с настоящим терром), у кого-то лоснилось лицо, а уж обвешаны южноафриканским снаряжением, типа дымовых шашек, сигнальных огней, сухих пайков и т.д. они были, что называется, по уши. Настоящие боевики СВАПО жили в буше неделями, не моясь, питаясь крайне скудно, как правило, лица у них были запавшие и покрытые толстой коркой пыли, в волосах торчал всякий мусор и т.д. А уж местных ложные группы и подавно обмануть не могли.
      Мы еще раз изучили рисунки следов и способы передвижения террористов и изменили свой подход. К этому времени операции в районе Нконго перешли по крыло 32-го батальона, а «Капский корпус» освободили от этой задачи – узнав об этом, мы наконец-то вздохнули с облегчением. Постепенно мы сжимали кольцо вокруг СВАПО. Всё указывало на то, что СВАПО планирует тут какую-то наступательную операцию. По ночам мы слышали лай собак, и засекали присутствие в краалях посетителей. Иногда мы даже слышали металлическое клацанье – от мин, которые переносили на себе террористы. В Африке это было довольно стандартной практикой – хвостовое оперение мин обвязывалось бечевкой, сплетенной из коры, и бечева перекидывалась через плечо: одна мина располагалась, таким образом, на груди, вторая – за спиной. Близко подобраться к террам мы не могли – луна светила слишком ярко, да и передвигались терры быстро. Как не могли и следовать в одиночку за боевиками – всегда оставалась вероятность того, что пока ты идешь по следу одной группы, сразу за тобой идут еще несколько терров. Так что мы предпочитали сидеть в одиночных засадах – что было невероятно изматывающим мероприятием. Днем также поспать толком не удавалось – поскольку всё равно приходилось следить за своим напарником, псевдо-террористом. Ну т.е. в буквальном смысле спать с открытыми глазами. Я, признаюсь честно, никогда полностью не доверял этим псевдо-террам. После второй недели в буше мы уже имели чёткое представление, как действуют боевики. Теперь перед нами стояла следующая задача – выследить их. Как это сделать мы себе плохо представляли, но удача повернулась к нам лицом.
      Я решил остаться на базе, еще раз изучить разведданные и выступить в роли офицера-контролера двух других групп. Фрэнк и Джейкс были высажены в районы, где, судя по ночной активности и обилию следов, активность терров была максимальной. Как-то утром Джейкс вышел на связь и чуть ли не с восторгом сообщил, что наткнулся на место, где недавно была большая группа боевиков. Как он сказал: «Ek kan nog hulle poep ruik (Ими тут до сих пор воняет)». Мы немедленно сообщили об этом местному подразделению «Куфута», а также летчикам. Джейкс тем временем убрался обратно в буш, продолжать наблюдение и играть в прятки со СВАПО. Фрэнк сообщил, что у него все тихо, за исключением разве что нескольких подозрительных следов. День прошел спокойно, я улегся спать, но ночью дежурный радист разбудил меня, сообщив, что Фрэнк вступил в перестрелку. Позже Фрэнк вышел на связь и сказал, что, находясь в засаде, он открыл огонь по приблизившимся боевикам и, вероятнее всего, нескольких убил. До рассвета Фрэнк остался в засаде. Мы немедленно известили ВВС и договорились о поддержке с воздуха и эвакуации Фрэнка, как только взойдет солнце.
      Произошло следующее. Фрэнк лежал в засаде, наблюдая за протоптанной тропой, которая вела в крааль, когда вновь услыхал этот безошибочный звук – звяканье металла о металл. Поскольку, судя по звуку, терры были где-то рядом, он решил приблизиться и узнать, в чем дело. Он медленно пошел в направлении звука, поминутно останавливаясь и осматривая местность в ночной прицел. Затем он их увидел – троих терров, один из которых нес на себе ствол от 82-мм миномета. Они находились совсем рядом, так что Фрэнк тщательно прицелился и открыл огонь. Двоих он убил на месте, третий при звуках выстрелов развернулся и убежал. Фрэнк устроился в укрытии и оставался там всю ночь – наиболее здравое решение в этой ситуации. Шариться по территории после боестолкновения в кромешной тьме было равносильно самоубийству: кто знает, сколько еще боевиков находилось неподалеку. Утром вертолеты забрали Фрэнка и тела убитых в Нконго. Оказалось, что он убил начальника артиллерии Дальневосточного подразделения – это произошло спустя какие-то минуты после того, как боевик забрал из тайника, устроенного в загоне для скота, этот самый ствол и мины. В русском планшете, на теле боевика, мы обнаружили приборы управления огнем и разные документы, включая фото терра в советской форме. Он учился в Чехословакии. «Куфут» тут же организовал преследование третьего терра, который присоединился к другой группе, но на границе с Анголой полицейские были вынуждены остановиться. Однако из информации полученной «Куфутом» от местных жителей стало известно, что все это подразделение СВАПО в массовом порядке снялось и отступило в Анголу – точнее сказать, бежало: местные рассказали, что боевики в буквальном смысле слова бежали, открыто, при свете дня на север, к ангольской границе. Вне всякого сомнения, своими действиями Фрэнк сорвал готовившуюся атаку на южноафриканскую базу. Такой результат ночной засады впечатлил не только СВАПО, но также и командующего оперативным сектором, который начал настаивать, чтобы 32-й батальон начал действовать в этой же манере. Мы рассказали разведгруппам 32-го бата о нашей тактике, но они в ответ заявили, что не могут и не имеют права использовать группы-двойки. Самое малое, что у них было – это группа из 6 человек. Я им объяснил, что такая большая группа никак не вписывается в modus operandi Дальневосточного подразделения СВАПО. Тем не менее, они начали готовиться к разведвыходам, мы чем могли им помогали. Тем временем, обозленные СВАПОвцы, желавшие мести, вернулись в ЮЗА с твердым намерением обнаружить тех, кто мешал им спокойно жить по ночам. Сначала они подкараулили большой ложный террористический отряд из 51-й роты – в количестве 15 бойцов – и атаковали его из засады. СВАПОвцев было много, к тому же они использовали фактор внезапности, так что наши были вынуждены очень быстро убраться на базу – куда и прибыли, слава Богу, не потеряв никого, но в крайне подавленном состоянии. Далее, вечером, прямо перед заходом солнца терры напали на патруль из 6 человек из 32-го батальона – тем пришлось бросить рюкзаки и снаряжение и также сматываться. После этого терры поодиночке стали прибывать в район Нконго. Фрэнк и Джейкс, никем не замеченные, все это время находились каждый в своем районе и вели наблюдение за краалями. Однажды ночью около 23:00 я проснулся от звуков взрывов на базе. Я отпустил в адрес 32-го батальона несколько крепких словечек – дескать, идиоты, что, так трудно было нас поставить в известность, что у них ночные минометные стрельбы? После чего повернулся на другой бок и попытался загнуть. Спустя некоторое время я услышал какой-то шум в кабинете планирования и решил пойти узнать, что, собственно, происходит. Я ввалился туда и ядовито поинтересовался у комроты 32-го бата: «Что, забыли нам сказать, что у вас сегодня ночные стрельбы?» Он уставился на меня в полнейшем изумлении: «Ты о чём?» Оказалось, он решил, что одна из ложных групп проводит учения и имитирует ночную атаку на базу. Утром выяснилось, что атака была не учебной, а самой что ни на есть настоящей – только провели ее СВАПОВцы, обстреляв базу из 60-мм минометов. По счастью, большинство мин упало и разорвалось в 20 метрах от периметра базы. Нас спасло от более сурового обстрела только то, что Фрэнк ранее убил главного артиллериста и захватил тот самый 82-мм миномет.
      Мне было ясно, что в этом районе южноафриканцы войну с террами проигрывают – контролировать деятельность боевиков военные не могли. Единственная часть, которая могла похвастаться успехами – это Koevoet – Swapol-Tin (Контртеррористическое подразделение полиции Юго-Западной Африки). Мы порой прибегали к их помощи, для того чтобы высадить где-нибудь «двойку», а позже ее забрать. Секрет успех «куфутовцев» заключался в их умении выслеживать терров – то, что отсутствовало в большинстве южноафриканских армейских частей. Группы «Куфута» также отличались исключительной мобильностью – они возили все необходимое в своих БТРах «Касспир», что позволяло им оставаться в буше довольно долгое время. Они действовали чрезвычайно гибко и могли убыть в проблемный район практически сразу же после получения информации о наличии там терров – и оставаться на территории столько, сколько необходимо. Такие операции были характерны для полиции – в конце концов, «Куфут» был полицейским подразделением, и констебли, служившие в нем, в свое время работали в городах и следах, где привыкли моментально реагировать на возникавшие проблемы. А вот большинство пехотных частей ВС ЮАР были тяжелы на подъем и к тому же «привязаны» к своим базам. После того, как они нас выбрасывали в нужном месте, «куфутовцы» убирались из района, и территория объявлялась «закрытой» («замороженной») на все время нашей операции. То, как «Куфут» забирал нас после выполнения задания – отдельная история. У меня до сих пор, порой мурашки по коже бегают от этих воспоминаний. «Псевдо-террорист» (чёрный спецназовец из 5-го РДО) таился в укрытии, тщательно замаскированный, чтобы не дай Бог не попасться на глаза «куфутовским» пулемётчикам раньше времени. Заслышав шум приближающихся «Касспиров» я выходил с ними на связь по радио и направлял их к месту, где мы находились. Звук постепенно приближался и внезапно на полной скорости из кустарника на прогалину вырывались эти стальные чудовища – хищно водя своими спаренными пулёметами во все стороны, давя молодые деревца и т.д. Я аккуратно подавал им сигнал куском белой фланели (пришитой к внутренней стороне моего головного убора). Когда все БТРы останавливались и только когда я был уверен, что все группы присутствуют и не хватаются за оружие – вот только тогда «псевдо-террорист» медленно выходил из своего убежища. Я более чем уверен, что для любого боевика СВАПО это было самое страшное – знать, что за тобой по пятам гонится «Куфут». Я помню одно такое преследование – мы работали вместе с «Куфутом» и ехали по свежим следам небольшой бандочки. Внезапно один из пулеметчиков открыл огонь – он увидел валявшийся на земле СВАПОвский рюкзак. Рюкзак взорвался – вероятнее всего, в нем была мина или ещё какая-то взрывчатка. И начался натуральный ад! Все констебли «Куфута» палили одновременно, не переставая, через бойницы в бортах БТРов. Щелканье пуль по стальным бортам, рикошеты, все орали как сумасшедшие. Я старался не лезть под руку полицейским и спокойно сидел на своем месте. Кто-то крикнул: «Daar's een! (Вот он!)», после чего последовал грохот спаренного 7,62-мм пулемета – констебль просто прикипел к рукояткам и вёл огонь, не останавливаясь ни на секунду. БТРы остановились, развернулись и опять рванули вперед. Стрельба не смолкала. Все констебли были вооружены автоматами R-5 с магазинами на 50 патронов. Когда, наконец, огонь прекратился, то на земле лежало три мертвых терра. Один из них в ходе боя решил сдаться и выпрыгнул из буша прямо перед «Касспиром» - но механик просто подал БТР вперед и переехал боевика, а потом сдал назад, чтобы уж точно увериться, что задавил. Трупы принайтовили к крыльям «Касспиров», и оперативно заменили пробитые пулями покрышки. Все это заняло считанные минуты – одновременно другие следопыты уже ринулись по следу нескольких бежавших терров. Вскоре мы опять тряслись в БТРах, мчащихся за следопытами. Девиз «Куфута» был прост: выслеживать, выслеживать и еще раз выслеживать. Каждая подозрительная цепочка следов тут же отслеживалась, и если на ее конце оказывался терр, то его просто убивали. На первый взгляд, все эти действия казались хаосом и вольницей, но на самом деле, за этим стояла гигантская работа. Нетрадиционные – по сравнению с обычной армией – действия «Куфута» были невероятно агрессивными и чрезвычайно эффективными. В СВАПО это прекрасно понимали – и это было главной причиной, по которой «Куфут» стал разменной монетой в политической игре на мирных переговорах. СВАПО знала, что единственной силой, способной эффективно противостоять вторжениям терров на территорию ЮЗА был «Куфут».
      Еще одним обязательным компонентом подготовки разведчика малых групп было снайперское дело – это давало ему дополнительные преимущества. Хотя для собственно снайперской войны возможностей в тех условиях было не так уж и много, но время от времени они возникали. В рамках спецназовской подготовки я вел снайперский курс – мы как раз закончили с первой частью и тут наши войска в очередной раз вошли в Анголу. Для отработки практической части нас послали в Шангонго – там 5-й РДО уже обустроил себе передовую базу, вот на ней мы и расположились. Кроме того, там вовсю работали сводные отряды из 4-го и 5-го РДО – большими группами по 10-15 человек. Мы разбили курсантов на пары и определили каждой из них зону ответственности. В основном это все располагалось неподалеку от деревни под названием Вирей. Вокруг было множество холмов – идеальные условия для работы снайперской пары. Со мной в паре оказался Стони – один из молодых спецназовцев, он только-только прошел снайперскую подготовку, но в «двойках» еще не работал. Мы быстро пробежались по ключевым моментам работы групп-двоек, своеобразный краткий курс. После этого нас перебросили на вертолете в район, где действовала штурмовая группа Вяйнанда дю Тойта – они обеспечивали нам прикрытие на некоторое время, а после этого мы намеревались действовать самостоятельно. Высадка прошла без проблем – группа Вяйнанда находилась на территории уже несколько дней и обеспечила должную безопасность. Мы были рады встретиться с товарищами, тем более с коллегами из 4-го РДО, которых мы не видели уже довольно давно. Мы пристроились в арьергарде группы и направились в зону своей ответственности. Тем вечером Вяйнанд сообщил мне, что его группа убила двух терров неподалеку отсюда – и может быть, нам со Стони стоит использовать тела боевиков как приманку: вполне вероятно, что их товарищи вскоре вернутся, чтобы забрать трупы. Мне это показалось весьма здравым предложением и на следующее утро мы распрощались с группой Вяйнанда и пошли к месту, которое он нам указал на карте. Мы без труда обнаружили там два тела, уже раздувшихся от газов, а чуть позже нашли идеальную снайперскую позицию, на холмах в 150 метрах от тел – небольшой грот, который можно было использовать как убежище и укрытие от солнца. После этого мы оборудовали там огневой рубеж, устроив винтовку на небольшом мешочке с песком. В дневные часы мы использовали 7,62-мм винтовку Штайр-Манлихер, а в темное время суток переключались на М-16 с ночным прицелом. Мы оба считались квалифицированными снайперами, так что понимали друг друга с полуслова. Один из нас лежал на рубеже, наблюдая в прицел за трупами и прилегающей территорией, а второй отдыхал в пещере. Пещера эта имела и еще одно преимущество – там было прохладно, и туда не залетала эта мерзкая мошка (в обычных условиях она набивалась в любое отверстие на теле, куда только могла добраться). Время тянулось медленно, от раскаленных камней поднимался невыносимый жар. После двух часов мы менялись. Через несколько дней тела на жаре раздулись так, что пуговицы на одежде стали отлетать. Иногда ветер дул от них в нашу сторону – запах при этом стоял невыносимый, но лучшей позиции для стрельбы у нас не было, так что приходилось терпеть. Прошла неделя. Я находился на рубеже и заметил в прицел какую-то фигуру. Что это или кто это, я понять не мог, поскольку раскаленный воздух, поднимавшийся вверх, искажал все очертания. Я подал знак Стони и мы приготовились открыть огонь. Все наше снаряжение было упаковано и мы могли сняться в любую секунду. Я не отрываясь глядел в прицел. Фигура медленно приближалась, постоянно останавливаясь, потом трогаясь. Мы были уверены, что это противник. Наконец, когда я уже был готов нажать на спусковой крючок, фигура развернулась боком и я увидел тощую корову. Мы выдохнули с облегчением (и отчасти с досадой). В другой раз мы увидели чепрачного шакала – он подошёл к телам, обнюхал их и потрусил прочь. Это были единственные живые существа, которых мы видели за все наше время проведенное там. Наши запасы воды подходили к концу, так что мы приготовились уходить. Поскольку нам предстоял долгий переход, а воды было чуть-чуть, я решил обследовать небольшой ручей, который протекал рядом – точнее он был указан на карте, а вот существовал ли он в реальности, мы не знали. Оставив Стони караулить наше снаряжение я отправился на поиски воды, но безуспешно. На следующий день мы тронулись к намеченной точке рандеву и вечером повстречались с Буксом и его напарником. На ночь мы устроились в густом глухом кустарнике – это был первый раз за две недели, когда можно было хоть чуть-чуть расслабиться. Утром прилетевшие «Пумы» забрали нас и доставили в Шангонго. Оставшиеся несколько дней мы провели в Шангонго в приятном ничегонеделании, ожидая вертолета на Ондангву и далее в ЮАР.

[Obi-San]

Южноафриканский спецназ и САС Родезии. Часть I

      Силы специального назначения появились в Южно-Африканской Республике довольно поздно – в 1970-х годах. К этому моменту подразделения спецназа уже существовали у двух сверхдержав и ряда некоторых западных стран. Более того, они были в соседней Родезии – которая в экономическом, территориальном, военном и численном отношении значительно уступала ЮАР. Не говоря уже о том, что именно в этот период (конец 1960-х – начало1970-х годов) резко возросла роль у спецназа Португалии, занявшегося активными антитеррористическими мероприятиями в заморских территориях Лузитании. И в 1967 году командующий сухопутными силами Южной Африки, генерал-лейтенант Виллем Лаув (один из тех, кто в свое время создал парашютно-десантные части ЮАР) согласился с мыслью о том, что южноафриканской армии необходимо иметь своё собственное подразделение специального назначения – наподобие батальона родезийской САС. Южноафриканцы связались с майором Дадли Ковентри (на тот момент командиром батальона РСАС) и пригласили его в ЮАР для консультаций. После переговоров южноафриканцы попросили Ковентри найти подходящее место, где можно было бы организовать отбор военнослужащих для подобной части. После поисков Ковентри выбрал окрестности города Оудшорн – поскольку этот регион Капской провинции считался тихой глубинкой, окружающая местность изобиловала разнообразием (горы и полупустыни), а к тому же он находился не очень далеко от моря. После этого он представил подробные предложения, сводившиеся к тому, что САС Родезии проведет отбор и подготовит кандидатов; даст им понимание, что есть специальные операции; в дальнейшем южноафриканцы будут проводить отбор своими силами и на этой основе создадут свои части специального назначения (которые в перспективе будут тесно взаимодействовать с частями СпН вооруженных сил Родезии).
      После этого капитан Ян Брейтенбах и небольшая группа отобранных добровольцев из офицерского и сержантского состава армии ЮАР убыла в Солсбери. После недолгой акклиматизации и предварительного вводного теоретического курса, южноафриканцев привезли в Иньянгу – и там они вместе с родезийскими кандидатами приступили к прохождению отборочного курса Родезийской САС. Со стороны САС отбор проводили капитан Перси Джонсен, лейтенанты Брайан Робинсон и Роб Джонстон, уоррент-офицер Джок Хаттон и сержанты Янни Боттман, Хенни Преториус, Пит Аллан и Аллан Франклин (позже перешедший в Скауты Селуса). После первого этапа отбора нескольких южноафриканцев отослали обратно – как не прошедших испытаний.
      Оставшиеся южноафриканцы, помимо второй фазы отбора, прошли подготовку по следующим дисциплинам: взрывное дело, выживание в буше, методы выслеживания, тактика малых пехотных подразделений, связь и методы побега и ухода от преследования. Суммарно Ян Брейтенбах и его люди пробыли на курсе три месяца.
      Майор Ковентри представил рапорт, в котором рекомендовал, чтобы эти южноафриканцы, прошедшие отбор в САС Родезии, стали костяком будущих южноафриканских сил спецназа. В 1969 году эта группа приняла тайное участие в войне в Биафре – участвуя в диверсиях в нигерийском тылу и готовя биафрийских партизан. После Биафры, южноафриканцы прошли воздушно-десантную и водолазную подготовку на базах французского спецназа в Аяччо и в марте 1970 года вернулись обратно в ЮАР. В апреле 1972 года был сформирован 1-й Разведывательно-диверсионный отряд СпН ВС ЮАР и проведен первый отбор кандидатов. Собственно отбор был точной копией родезийского курса. Сформированная часть приступила к выполнению операций в Анголе, Замбии и некоторых других африканских странах.
      В 1974 году Брейтенбах решил, что южноафриканцам стоит пройти боевую обкатку в Родезии, где уже полным ходом шла война, и связался с командиром РСАС Брайаном Робинсоном. После того, как предварительные договоренности были одобрены как родезийским, так и южноафриканским верховным командованием, было решено, что две группы южноафриканских спецназовцев по пять человек каждая будут приданы батальону САС для участия во «внешних» специальных операциях на период до шести месяцев. Причем операции будут в полном смысле слова совместными – оговаривалось, что обособленно южноафриканцы действовать не будут. В то время родезийская САС активно работала в мозамбикской провинции Тете, к северу от Замбези. Группы убыли в Солсбери, где им выдали родезийскую форму, снаряжение и ввели в курс дела - в течение недели на базе САС проводились совместные тренировки для отработки боевого слаживания команд.
      Затем подразделение САС и южноафриканцев перебросили на передовой полевой аэродром в Макомбе, неподалеку от Замбези, где сводная группа устроила оперативную базу под командованием капитана САС Роба Уорракера. Личный состав перемешали и разбили на пятерки, с тем расчетом, чтобы в каждую группу входили бойцы двух армий. В задачу сводных групп входило установление контроля над территориями, расположенными к северу от реки с помощью постоянного патрулирования – на тот момент в районе наблюдалась повышенная активность групп боевиков.
      После патрулирования было установлено примерное количество бандитских групп и определены примерные места их нахождения. Далее патрули были эвакуированы обратно с помощью вертолетов и реорганизованы – из спецназовцев сформировали штурмовые группы по 10 бойцов для проведения поисково-ударных операций. Поддержку им обеспечивала аэромобильная минометная группа Родезийской легкой пехоты с двумя 81-мм минометами, которая была готова вылететь в любой момент в район боя. Когда патруль обнаруживал группу боевиков, то минометную группу немедленно перебрасывали на «Алуэтте» в указанное место и легкие пехотинцы по наводке САС накрывали террористов минами.
      Бойцам сводных групп выдавали отличные десятидневные пайки: в рацион кроме всего прочего, входило куриное филе, стейк и даже банка пива. На одиннадцатый день в район действия патруля прибывала «Дакота» (С-47) и сбрасывала в обговоренное место дополнительный провиант, снаряжение и боеприпасы. Противник довольно быстро понял в чем дело, и повел свою игру, начав размещать на возвышенностях наблюдателей, которые в свою очередь информировали минометные расчеты боевиков о САСовских патрулях забирающих груз. Теперь для патрулей стало жизненно важным поскорее забрать сброшенный груз и успеть уйти, прежде чем их накроют.
      Спустя три месяца южноафриканцев сменила вторая группа. Тем самым был положен старт совместным операциям и разработан механизм их проведений. Южноафриканские спецназовцы учились у своих родезийских коллег тактике патрулей в буше и методам обеспечения разведгрупп в тылу противника. В свою очередь бойцы САС проходили на юге десантную подготовку, особенно в части затяжных прыжков с больших высот – в учебном центре ВДВ ВС ЮАР в Блумфонтейне.
      Среди тех, кто участвовал в самых первых совместных операциях РСАС и СпН ЮАР были: (1-я команда) подполковник Ян Брейтенбах, уоррент-офицер Тревор Флойд, уоррент-офицер Франс фан Сайл (погиб в ходе выполнения боевого задания в одной из последующих операций южноафриканского спецназа), сержант Джимми Оберхольцер, сержант Дэйв Типпет (погиб в ходе выполнения боевого задания в одной из последующих операций южноафриканского спецназа), сержант «Ваннис» Ванненбург (погиб в ходе выполнения боевого задания в одной из последующих операций южноафриканского спецназа); (2-я команда) майор Ник Фиссер (погиб в ходе выполнения боевого задания в одной из последующих операций южноафриканского спецназа), уоррент-офицер Коос Муркрофт, штаб-сержант Девальд де Бир, штаб-сержант Чилли дю Плесси, сержант Фингерс Крюгер (погиб в ходе выполнения боевого задания в одной из последующих операций южноафриканского спецназа).
      Малоизвестным фактом является то, что 1-й РДО привлекал к операциям военнослужащих 31-го батальона ВС ЮАР – т.н. «бушменского батальона», поскольку личный состав этой части состоял в основном из санов. Бушмены были прирожденными охотниками и следопытами, знавшими буш лучше чем кто-либо. После того, как командование батальона приняло решение о создании собственного разведвзвода, бойцы 1-го РДО оказали помощь в подготовке личного состава. Более того, спецназовцы, оценив потенциал солдат-бушменов, обратились к командиру батальона подполковнику Дельвилю Линфорду, чтобы двое военнослужащих части прошли расширенный курс подготовки, включавший, кстати, и парашютную. Капрал Филлип Калумбете и сержант Танго Нака стали первыми не-белыми южноафриканцами, получившими парашютные «крылышки». Позже они сыграли значительную роль в действиях сводных групп РСАС/СпН ЮАР в Мозамбике.
      В ходе одной из операций на территорию Мозамбика неподалеку от лагеря боевиков в Комбумуни был выброшен десант – две малых разведгруппы. Одна осталась рядом с местом выброски и обеспечивала связь со штабом в Родезии. Вторая группа из трёх человек – в число которых входил и капрал Калумбете – после наступления темноты подобралась к лагерю боевиков и установила два пиропатрона, которые срабатывали по радиосигналу, причем один из них был установлен внутри периметра лагеря. После этого группа скрытно ушла и проинформировала штаб о выполнении задачи. Сразу же после этого два бомбардировщика родезийских ВВС вылетели в район базы, активировали по радио сигнальные ракеты, и используя их в качестве маркеров, нанесли по лагерю бомбовый удар.
      В 1977 году в совместных операциях стали принимать участие военнослужащие 5-го РДО – в частности мозамбикской в провинции Газа. Генерал Лутц, отец-основатель СпН ЮАР договорился с родезийским генералом Питером Уоллсом о том, что новички, прошедшие отбор в СпН и подтвердившие квалификацию будут задействованы в Родезии.
      В задачу сводных групп входило нарушение коммуникаций от Мапуто до родезйиской границы. Южноафриканским контингентом (группа «Браво») командовали капитан Конни фан Вейк (позже погибший в Анголе) и сержант Франс фан Дейк. В начале 1978 года группу «Браво» сменила группа «Альфа» из 1-го РДО под командованием капитана Ханнеса Фентера (через три месяца его сменил майор Хенни Блаув). В задачи групп входило: скрытое проникновение на территорию противника с помощью парашютов (прыжки с принудительным раскрытием и затяжные прыжки); патрулирование; засады; минирование и уничтожение объектов; разведка силами малых групп. «Альфа» была переброшена в Родезию на двух «Дакотах» с авиабазы в Дурбан на 7-й передовой аэродром ВВС Родезии Буффало-Рейндж. 7-й ПА располагался в непосредственной близости от города Чиредзи, центра сахарной промышленности страны – и там же, в районе Чиредзи располагалась база (форт) Скаутов Селуса, под командованием майора Берта Саше (после 1980 года перешедшего на службу в СпН ЮАР). С учетом изменения оперативной обстановки, возросшей интенсивности боевых действий и дефицита людских ресурсов южноафриканскому контингенту в этот раз назначили отдельную оперативную зону ответственности в которой им предоставили, условно говоря, свободу действий (естественно, под эгидой Штаба объединенных операций ВС Родезии). Южноафриканцы получили задачу: взять под контроль провинцию Газа и уничтожить коммуникации снабжения. Сначала «Альфа» действовала с форта Буффало-Рейндж, позже спецназовцы перебрались на оперативную базу Мабалота, неподалеку от Нуанедзи и национального заповедника Гона-ре-Жу. Именно тогда к южноафриканскому контингенту приклеилось прозвище 4-я рота САС (или рота «D») – традиционно в батальоне (а позже в полку) Родезийской САС было только три роты: «А», «В» и «С». Была и еще одна причина – в целях дезинформации боевиков была запущена информация, что якобы в РСАС развернули новое подразделение. «4-я рота» не имела никаких особых знаков различия, все южноафриканцы носили форму одежды родезийских вооруженных сил. Кроме вышеупомянутых операций, южноафриканцы также занимались поисково-ударными рейдами, авианаводкой на цели, поисково-спасательными и совместными воздушно-десантными операциям. В основном они работали в районе низменности Мадулу, Чиквалаква, Жорже ду Лимпопо, Мапаи, Комбумуни, Жулиуш-Фарм, Барражем и миссии Ниссау.
      Результаты превзошли все ожидания. В перехваченных родезийцами сообщениях терров участились донесения типа «в районе появился новый противник – он говорит на другом языке и чрезвычайно агрессивен». Но за этим последовало резкое увеличение численности вражеских патрулей – и зачастую бойцы «4-й роты» попадали в ситуации, когда их преследовали троекратно превосходящие силы (спецназовцам всегда удавалось уйти – ни один южноафриканский военнослужащий в ходе спецопераций в Мозамбике и Замбии не был захвачен в плен).
      Иногда личный состав «4-й роты» привлекался к совместным операциям на озере Кариба – в одной из них участвовал лейтенант Давид Фури, позже награжденный за эти события одной из высших военных наград ЮАР Honoris Crux. (Кроме него за родезийские спецоперации «Креста почета» был удостоен сержант Луис Клоппер – первым из южноафриканских спецназовцев). Помимо совместных операций с РСАС южноафриканские спецназовцы также работали в тесном контакте со Скаутами Селуса, едва ли не самой эффективной частью вооруженных сил Родезии. Увеличение числа антитеррористических действий в Африке привело к очевидному выводу – необходимости использовать подготовленных солдат-африканцев. Вооруженные силы ЮАР не имели достаточного опыта ложных террористических операций – если быть точным, то они вообще не имели опыта в этой сфере. В связи с этим, южноафриканцы обратились за помощью к Скаутам Селуса, которые являлись непревзойденными мастерами псевдо-террористических игр. В марте 1975 года 15 бойцов из 1-го РДО прибыли в Вафа-Вафа, учебный лагерь Скаутов на озере Кариба и прошли специальную подготовку – т.н. «темная фаза», курс обучавший приемам ложной террористической войны. После окончания курса южноафриканцы принимали участие в боевых выходах Скаутов и псевдо-террористических операциях. В знак благодарности южноафриканцы взяли на себя организацию и проведение парашютных и водолазных курсов для Скаутов. В конце декабря 1976 года эта группа вернулась назад в ЮАР. Первый курс ложных терр-групп был проведен в ЮАР весной 1977 года – с 7 марта по 17 апреля, проводила его группа Скаутов. Из 46 кандидатов-африканцев, отобранных из 31-го и 32-го батальонов, только 22 его успешно закончили.
      «4-я рота» вернулась обратно в Дурбан в июне 1978 года – но совместные операции родезийского и южноафриканского спецназов продолжались до самого конца войны и провозглашения Республики Зимбабве. Последней совместной специальной операцией РСАС и РДО СпН стал тайный вывоз в ЮАР из Зимбабве мемориальной плиты, на которой были выбиты имена всех погибших бойцов САС (включая южноафриканцев из «4-й роты»).

[Obi-San]

Южноафриканский спецназ и САС Родезии. Часть II

      Рассказ полковника Яна Брейтенбаха



      В октябре 1961 года я уволился из морской авиации Королевских ВМС и поступил обратно на службу в вооруженные силы Южной Африки – в 1-й Парашютно-десантный батальон. Мне повезло – я попал под командование выдающегося офицера, подполковника Виллема Лаува, известного под прозвищем «Сэр Уильям». Когда я представил ему свои соображения на предмет того, что 1 Пдб стоит преобразовать в подразделение коммандос по образцу САС, то он их внимательно прочел, и, как показали дальнейшие события, не просто прочел, а крепко над ними размышлял.
      Позже «Сэр Уильям» пошел на повышение. Он уже был бригадным генералом, возглавившим Командование Северного Трансвааля, а я все еще простым капитаном – и неожиданно он пригласил меня к себе домой, в Фортреккехухте. Именно там я в первый раз познакомился с настоящим офицером САС – который на тот момент командовал родезийским батальоном САС. Я был натуральным plaasjapie (деревенщиной-буром), пусть даже и отслужившим уже в Королевских ВМС – и мне этот офицер, майор Дадли Ковентри, показался довольно экзотическим типом: этаким снобом (судя по его чёткому британскому акценту) и аристократом, которого за какие-то неприглядные дела сослали в самую глушь африканского буша. Кто его знает, решил я, судя по его виду и манерам, он мог быть с равным успехом как и аристократом, так и бывшим офицером Иностранного Легиона.
      Я был приятно удивлен, когда «Сэр Уильям» сообщил мне, что Ковентри находится в ЮАР по просьбе командующего сухопутными войсками для того, чтобы выбрать место, где будет расквартирована новая часть южноафриканской армии, созданная по типу САС. Судя по всему, дело наконец-то начало принимать серьезный оборот. Я, правда, при этом припомнил, что командующий вооруженными силами ЮАР изначально был категорически против «всех этих бессмысленных спецназов» и сообразил, что его, судя по всему, о визите Ковентри пока что не проинформировали. Ковентри изъездил страну вдоль и поперек и в итоге представил рапорт, что наилучшим местом для новой части будет Оудшорн. После этого он вернулся обратно в Родезию, а я – к себе, в свою изрядно недоукомплектованную вторую парашютную роту. Армейская рутина меня, как и любого энергичного офицера, раздражала, я жаждал хоть каких-нибудь действий. И вскоре дождался – нас, парашютистов, вместе с группой полицейских бросили на зачистку лагеря повстанцев, расположенном в глухомани Овамболенда. Это и было началом Пограничной войны. Тогда мы высадили десант с вертолетов – три атакующих группы и несколько смешанных стоп-групп, состоявших из парашютистов и полицейских. Полиция, естественно, страстно желала захватить боевиков в плен, с тем чтобы позже допросить. Мы, в свою очередь, не менее страстно желали уничтожить террористов – проще говоря, пристрелить. У нас даже был командный вертолет, находившийся в воздухе – позже это станет стандартной и крайне эффективной тактической процедурой, с успехом применявшейся с успехом от Кунене до Мозамбика. (Операция Blue Wildebeest – атака на лагерь боевиков СВАПО в Онгулумбаше 26 августа 1966 года. Операция считалась полицейской, но для усиления полиции были приданы армейские подразделения, которыми и командовал капитан Брейтенбах. Два террориста были убиты, несколько захвачено в плен).
      На отборочный курс САС в Родезию пригласили пять капитанов-десантников – Бойти Вивьерса, Барри Ферейру, Эдди Уэбба, Фрэнка Бестбира и меня. Кроме этого, там еще было два офицера из других частей. (Они, как и один из десантников, курс не прошли). Также на этот курс пригласили и унтер-офицеров: штаб-сержантов Джонни Крюгера и Пеп фан Сайла и сержантов Тилли Смита и Майка Потгитера, по кличке «Йоги». Остальных наградили кличками ouboet, boet и kleinboet («братан», «братуха» и «братишка»).
      Начало было довольно спокойным – нас познакомили с официальной (а более неофициальной) культурой САС, с клубом Winged Stagger («Крылатый спотыкач», игра слов, построенная на эмблеме САС Winged Dagger – «Крылатый кинжал») и его завсегдатаями. И надо отметить, что субботние вечера превращались в суровые экзамены по выживанию – которые мы с каждым разом все более успешно сдавали. (Особенно суровыми экзаменаторами были Перси Джонсон и Майк Кёртин, не забывавшие грузить нас лекциями о том, как себя должен вести САСовец, как в строю, так и вне строя). Но если оставить шутки, то недели у нас были заполнены интенсивной начальной подготовкой, куда входило взрывное дело (включая обращение со специальными зарядами), радиодело и различные типы и методы связи, продвинутый курс первой помощи, тактические занятия, особенно в малых подразделениях и мобильных группах, скалолазание и, естественно, невероятное количество физической подготовки. За последнюю отвечал уникальный человек – внешне он выглядел как милый добряк-пенсионер из лондонского предместья, но на самом деле, он был закаленным ветераном многих кампаний. Его звали Джок Хаттон, он носил погоны уоррент-офицера и занимал должность старшины батальона. Офицером курса, если я правильно помню, был капитан Кен Филлипсон.
      Все инструкторы на курсе были штаб-сержантами или сержантами – ветераны САС, за плечами которых были годы службы. Я думаю, что на тот момент это были лучшие в мире специалисты. Их звали Роб Джонстон, Янни Больтман, Дэнни Хартман и Стэн Хорнби. Они пребывали с нами постоянно. Другие, как например, Брайан Робинсон, Харри Харви и Барни Бентли, появлялись на какое-то время – либо затем, чтобы прочитать отдельные лекции по отдельным предметам, либо просто проконтролировать, как идет процесс впитывания бурами САСовских традиций. Дадли Ковентри успел нас попривествовать когда мы прибыли, но потом куда-то неожиданно надолго исчез. Объявился он позже – когда его ранение (пуля в ноге) затянулось. Оказалось, что Ковентри и группа бойцов САС тормознули где-то у границы с Замбией подозрительный фургон для перевозки мебели. Оттуда порскнули террористы – вот пуля одного из них и попала в Дадли. Так что, да, в Родезии уже шла война – пусть тогда и не такая интенсивная, как полыхнула в 1970-х годах.
      Наконец наступил самый кошмарный день – день испытаний, когда мы должны были продемонстрировать все свои знания, которые инструкторы пытались в нас вложить. Мы убыли в Иньянгу – там, в заповеднике, мы разбили временный лагерь. Джок Хаттон гонял нас нещадно и теперь я оценил его суровость на физподготовке. Мы и так находились в отличной форме, но я решил проверить себя еще раз и устроил себе дополнительный марш-бросок на вершину Иньянгани. После этого меня воткнули в группу оставшуюся с предыдущего отборочного этапа – это была еще та компания, отличавшаяся удивительной пестротой. Они прибыли со всех концов света и из разных социальных слоев. Я помню одного англичанина – на первый взгляд ему было не больше пятнадцати лет (хотя на самом деле, конечно, лет 20) и весил он, дай Бог, килограммов 50. Но он так же как и мы нес на себе все снаряжение (я так подозреваю, весившее столько же сколько и он сам) взрывчатку, магазины, пулеметные ленты, запасные аккумуляторы к радиостанции, одну или две противотанковых ракеты, ручные гранаты, дымовые шашки, двухнедельный паёк, запасную форму одежды, спальный мешок, плащ-палатку и т.д. и т.п.
      Навьюченные как мулы, мы плелись от одной точки к другой – причем мы обязаны были уложиться в определенное время, выйти ко всем контрольным постам, не просто идти бессмысленной кучей, а «передвигаться с использованием тактических приёмов» и избегать того, чтобы тебя засекли инструкторы, расположенные на скрытых НП. Добавим сюда пересеченную местность и далеко не комфортные погодные условия. В итоге я во второй раз взошёл на вершину Иньнгани, до предела измотанный, но сумевший пройти этот этап. Уже стоя на вершине, я увидел, как один из офицеров-парашютистов сдался – хотя ему оставалось пройти всего-то 100 метров, и времени на эту дистанцию у него было с запасом. Весь этот этап отбора строился с тем расчетом, чтобы кандидаты пришли к вершине, где их поджидали инструкторы. Насколько я помню, большинство из нас этот этап прошли – за исключением трёх офицеров, получивших «ОВЧ» (направление «Обратно в часть»).
      Мы вернулись в Крэнборн, и после короткого отдыха, приступили к дальнейшей подготовке. Дадли Ковентри решил, что мы примем участие в учениях по отработке способов избежания пленения и побега из плена в Южном Матабелеленде. Я-то уже был знаком с этим, а вот для остальных южноафриканцев эти учения стали незабываемым событием. Кроме того, к этим учениям привлекли почти весь свободный от операций сержантский состав САС. В качестве загонщиков выступали парни из роты Родезийских африканских стрелков под командованием майора Диззи Дэйнса – а они были умелыми следопытами.
      Учения начались с того, что нас (30 человек) заперли в камеру на гарнизонной гауптвахте Брэйди на трое суток – точнее сказать, напихали туда как сардин в банку. В сутки каждому выдавалось по полтарелки тушенки и полчашки чая. На всех было одно ведро – для естественных надобностей. Все эти трое суток тюремщики развлекали нас постоянной чудовищной какофонией из огромных динамиков – с целью превратить наши мозги в желе. Наконец нас загнали в фургон для перевозки скота и повезли на восток, по направлению к Фигтри. Из этого грузовика мы и бежали – рванули в буш, к условленной заранее точке. Как только случился побег, то об этом тут же поставили в известность наших преследователей. Нас информировали, что допрашивать пойманных будут сотрудники военной разведки – и методы допроса будут самые реалистичные. Понятно, что эти учения и планировались как предельно жесткие – особенно если за тобой будут охотиться спецназовцы из САС или патрули Африканских стрелков.
      САСовцы нас с напарником и поймали – как раз на подходе к условленному месту. Пока суд да дело, они решили временно поместить меня в расположение роты РАС. Дэйнс тут же ухватился за возможность провести свой собственный допрос. Я решил, что лучшей тактикой на допросе будет «включить дурака» и не отвечать ни на один вопрос, даже на самые законные, типа «имени-звания-личного-номера». От такого упрямства южноафриканского парашютиста Диззи пришел в изумление и всерьез решил меня сломать – подвесив за большие пальцы рук к дереву. По счастью, именно в этот момент вернулись САСовцы и забрали меня. Дэйнс был преизрядно разочарован.
      Меня привезли в «пыточный центр» - на базу военной разведки. Дело было вечером, мне тут же надели мешок на голову, раздели до пояса и так оставили на всю ночь. Спать, естественно, при этом мне не давали – иногда внезапно обливая ледяной водой, иногда просто пиная или крича мне что-нибудь на ухо. Эта пытка продолжилась наутро и до вечера следующего дня. После этого меня привели в уютную комнату – где собственно и производился допрос. Когда с головы сдернули мешок, то я увидел своего следователя. По сценарию предполагалось, что это будет какой-нибудь жестокий психопат. Вместо этого я уставился на своего старинного приятеля, офицера-артиллериста майора Алана Слейтера, которого не видел тысячу лет. Он изо всех сил делал вид, что не знает меня – ну и я поступал тем же образом. Я храбро заявил, что не собираюсь произносить ни одного слова – и точка! Под конец этот «допрос» едва не скатился в комедию, поскольку мы с Аланом беспрестанно подмигивали друг другу. Но вот после этого, я оказался в компании по-настоящему мрачных и неприятных следователей, которые очень хотели выдоить из меня нужные сведения. И я очень быстро пришел к тому же выводу, что и раньше – лучшая тактика на допросах, с моей точки зрения, это «ничего не слышу – ничего не скажу».
      Я опять «ушел в бега» (это предусматривалось планом учений) – но на этот раз уже в одиночку. Эти допросы на меня оказали невероятное влияние – ни до, ни после этого, и вообще никогда более в своей жизни мне не довелось узнать столько нового о себе, как во время допроса. Кроме всего прочего, я наведался на полевую кухню Диззи Дэйнса и набрал себе сухих пайков – сколько смог унести. Состав пайков для меня звучал как сладчайшая музыка: сыр, шоколад, кофе, чай, сгущенное молоко… В общем, теперь для меня побег превратился в своеобразный поход от одного пикника к другому – по дикому бушу к югу от гор Матопос. (После окончания этого этапа «выживших» собрали в отеле в Гванде, и накормили до отвала).
      Половина южноафриканцев вернулась обратно на юг, остальных перебросили в долину Замбези, на реку Чиворе – там мы обучались искусству читать чужие следы, маскировать свои, а также выживать в диком буше. Инструкторами у нас выступали Брайан Робинсон, Хенни Преториус и Алан Франклин, которого все знали под прозвищем «Долговязый». По завершении тренировок в Чиворе мы убыли на озеро Кариба – учиться обращаться с маломерными судами, особенно с байдарками, а также боевому водолазному делу. Там к нам присоединились Роб Джонстон, Дэнни Хартман и Янни Больтман. Я в первый раз был на Карибе - до этого я не предполагал, что водохранилища и плотины могут быть такими огромными. Плотина на Ваале, по сравнению с Карибой, выглядела мелкой лужицей.
      И наконец, когда все закончилось, нам вручили знаменитые бежевые береты и синие форменные пояса САС. Я до сих пор храню их, а в тех (к сожалению редких), случаях, когда мне приходилось принимать участие в операциях совместно с родезийцами, я носил эти знаки отличия с гордостью. Мы вернулись домой, и я с нетерпением ожидал, что вот-вот в нашей армии развернут часть специального назначения. Но ничего не происходило – шли недели, месяцы, а ситуация не сдвигалась с мертвой точки. Бригадный генерал Лаув получил вторую звезду на погоны и стал командующим сухопутными войсками. Я в свою очередь получил назначение в штаб в Виндхуке в ЮЗА.
      И тут внезапно я и еще несколько моих сослуживцев оказались на войне – в Биафре. Это было совершенно секретной операцией – мы тайно готовили биафрийских повстанцев, иногда вели их в бой, а порой и сами организовывали диверсии в нигерийском тылу. Т.е. мы наконец-то занялись настоящей спецназовской деятельностью. Наше участие в той войне было одним из самых тщательно охраняемых секретов в ЮАР – о том, что Республика негласно оказывала помощь биафрийцам стало известно много позже падения режима апартхейда. Когда нигерийцы пошли в решающее наступление и стало ясно, что не то что дни, часы Биафры сочтены, то мы едва успели улететь оттуда – в буквальном смысле слова в последнюю минуту и на последнем самолете. Но опыт полученный нами в тылу нигерийских войск еще раз доказал, что Южной Африке просто жизненно необходимо иметь свою часть по типу САС – генералы Лаув и Лутц и без этого понимали всю важность специальных операций, но вот глава вооруженных сил Республики генерал Хемстра считал, что вся эта «тайная война» суть блажь и бессмыслица.
      Сэр Уильям на свой страх и риск дал мне негласную отмашку на то, чтобы я начал формировать пока что еще неофициальную часть специального назначения под крышей Пехотного училища в Оудшорне. Проект получил название «Отдел Специальных методов ведения войны», позже переименованный в «Экспериментальную оперативную группу». Нас было 12 человек, и вполне естественно, что нас тут же окрестили «Грязной дюжиной»: Ян Брейтенбах, Дэн Лампрехт, «Йоги» Потгитер, «Кернас» Конради, «Файрес» фан Фойрен, Коос Муркрофт, Джон Мор, Тревор Флойд, Девальд де Бир, «Хоппи» Фури, «Эф Си» фан Сайл и Малькольм Кингхорн. Именно они позже стали теми, кто основал и развернул 1-й Разведывательно-диверсионный отряд. Мы провели один отборочный курс, затем еще один и после этого приступили к боевым операциям в Анголе и Замбии. В 1970 году я прошел дополнительную подготовку в 1-м пдб в Блумфонтейне и получил квалификацию парашютиста-высотника. Мне тогда было 39 лет и я стал самым старшим по возрасту военнослужащим, который успешно сдал экзамен по затяжным прыжкам. Нас разделили на две группы скрытного проникновения – воздушную и морскую – и по секретной договоренности с Парижем направили на базы французского спецназа Черкотте и Аяччо. Там мы прошли дополнительную подготовку в области скрытного проникновения на вражескую территорию с воды и с воздуха. Позже эти навыки нам пригодились: мы провели операцию по уничтожению прибрежных объектов в одном известном порту в Восточной Африке – где диверсионные группы на байдарках были высажены с субмарины. Непередаваемое ощущение: качаться на маленьких суденышках в океане, ждать когда тебя подберет подлодка, и наблюдать за тем, как в городе гремят взрывы и он погружается в темноту.
      К 1973 году, когда 1-й РДО уже официально был включен в состав ВС, начала ощущаться нехватка специалистов с опытом ведения глубинной разведки и специальных операций в тылу противника. Я обратился к генералу Лутцу (тогда офицеру по специальным операциям штаба сухопутных войск) с предложением прикомандировать нас к батальону Родезийской САС – они в то время уже вовсю действовали в Замбии и Мозамбике, и мне хотелось набраться боевого опыта «из первых рук». Брайан Робинсон, в то время командир батальона, часто навещал ЮАР и вот в один из этих визитов мы с ним и встретились. В мозамбикской провинции Тете война, которую вели португальцы против повстанцев, полным ходом скатывалась в sitzkrieg (позиционную войну), и Родезия негласно, но интенсивно принимала в ней участие на стороне Лиссабона. Проблема заключалась в том, что САСовцев было крайне мало, и Робинсон, услышав мое предложение, ухватился за возможность получить себе лишние глаза, уши и умелые руки.
      Практически весь этот регион, по обеим сторонам Замбези, от родезийской границы на юге до замбийской на севере, от Зумбо на западе до Тете на востоке находился под полным контролем ФРЕЛИМО – по той простой причине, что португальские войска откровенно махнули рукой на эту войну и заняли позицию «не высовывайся и доживешь до дембеля». Они предпочитали сидеть в aldeamentos – т.н. «защищенных деревнях» – которые они превратили в определенное подобие безопасных фортов, и предпочитали не рисковать. А все что происходило за оградой из колючей проволоки по периметру – их нисколько не волновало. ЗАНЛА моментально оценила выгоды такого status-quo – фактически боевики получали прямой и свободный доступ в северную часть Родезии. И очень скоро регион покрылся сетью тропинок, по которым террористы устремились из Замбии, через Тете, на север Родезии. Понятно, что родезийцы желали перерезать эти пути, и сделать это как можно дальше от своих границ. Но ФРЕЛИМО, фактически оккупировавшая эту провинцию и наводнившая ее хорошо вооруженными и хорошо организованными боевиками, предоставило ЗАНЛА режим наибольшего благоприятствования. Образно говоря, «фреды» укрыли их одеялом. И перед родезийцами стояла задача – разорвать это одеяло на мелкие кусочки.
      Брайан Робинсон здраво рассудил, что для достижения этой цели САС должна вернуться к старым добрым методам ведения глубинной разведки – а физическое уничтожение боевиков ЗАНЛА и лагерей ФРЕЛИМО ляжет на плечи авиации и воздушного десанта, которых будут вызывать и наводить на цель САСовские патрули. Соответственно, САС должна была развернуть к северу от Замбези целую сеть замаскированных НП, на которых будут присутствовать малые разведгруппы. Предложение помощи, поступившее от 1-го РДО, означало что САС может рассчитывать на большее количество бойцов и, соответственно, покрыть куда большую территорию. Для нас, южноафриканцев, в этом была своя выгода – у нас не было опыта долгосрочных дальних патрулей и длительной разведки со скрытых НП.
      Если я правильно помню, то первый наш патруль в Тете был в начале 1974 года. Сезон дождей уже шел полным ходом. Но перед выходом на задание мы провели некоторое время на базе САС для того, чтобы сработаться вместе с родезийцами и притереться друг к другу – процесс жизненно необходимый если у тебя в распоряжении находятся два спецназа разных армий. Нас ввели в курс дела, просветили обо всех аспектах операции, мы еще раз отработали приемы десантирования, как с принудительным раскрытием парашюта, так и затяжные прыжки с самостоятельным раскрытием. Кроме этого нам выдали блокноты с кодами САС – невероятно нужная вещь: с помощью этих кодов мы могли делать все что угодно: сообщать о передвижении противника, о потерях своих и чужих, не говоря уж о том, что с их помощью могли заказывать нужные нам припасы со склада.
      Передовая тактическая база САС размещалась в Макомбе, на южном берегу Замбези. Вообще-то это был гарнизон, в котором стояла рота Африканских стрелков (позже их заменили на легких пехотинцев), а САС просто занимала у них кусок территории. Рядом располагался небольшой полевой аэродром, который мог принимать только легкие самолеты. В совместную группу с нашей стороны входили уоррент-офицеры фан Сайл и Флойд, капралы Ванненбург, Типпет и Оберхольцер и я – в качестве рядового члена группы (командиром был фан Сайл). Потрясающе интересное ощущение для офицера – плестись в хвосте и наблюдать как все шишки и пряники достаются уоррент-офицеру, а ты ничего не решаешь и ни за что не отвечаешь. В качестве рядового бойца я торчал на НП, стоял в карауле и как и все сражался с богопротивной окружающей средой – что на поверку оказалось нелегким делом.
      Во-первых, лило, не переставая – в результате все, что только можно было насквозь пропитано влагой. Наша дневная форма одежды состояла из футболки и шорт – вечно влажных. На ночь, мы натягивали брюки и рубашки – но и они были сырыми, как и наши спальные мешки. Трава стояла в человеческий рост, с нее постоянно текло и капало – все равно, что идти по пояс в реке. К тому же все время приходилось продираться через паутину – от этих липких нитей просто спасения не было. Деревья и густой кустарник, с одной стороны, давали нам прекрасное укрытие, но с другой – примятая мокрая трава тут же выдавала места наших стоянок и привалов. Мы не могли использовать приемы заметания следов в силу бессмысленности этих действий – это был не сильный ливень, который смывал следы, а то, что в Родезии называется guti, непрекращающийся мягкий дождичек, безумно нас раздражавший. Для устроения скрытых НП в принципе хватало холмов (gomo), но к ним надо было еще подобраться – из-за дождей обильно разлились ручьи и речушки, вода в некоторых доходила нам по грудь. В отличие от юго-западной Замбии или юго-восточной Анголы, где населения раз-два и обчелся, эта территория была довольно плотно заселена – и к тому же там хватало т.н. «ополченцев», т.е. не регулярных кадров ФРЕЛИМО, а тех, кто им сочувствовал. «Ополченцы» были ушами и глазами «фредов», и половина из них имела при себе оружие, большей частью карабины СКС. Как правило, в каждой небольшой долине около половины kimbo (краалей) так или иначе помогавших местной базе «фредов» (лагерь боевики устраивали в отдалении и тщательно его маскировали). «Фреды» частенько использовали местное население в качестве носильщиков, чтобы перебросить что-либо из Замбии в Родезию – просто под дулом автомата. Мы называли это «сафари-экспресс»: растянувшаяся колонна местных, изрядно навьюченная, бредет по долинке, а параллельно ей с карабинами наперевес идут «ополченцы». Грузы складировались на северном берегу Замбези, а по ночам на mokoros (лодках) тайно переправлялись в Родезию. Выявив маршруты передвижения терров, а также основные базы боевиков (их выдавал дым от утренних костров), мы координировали атаки на терров со своих скрытых НП. В теории – ничего сложного. Вертолетные десанты Африканских стрелков обрушивались на лагеря, боевики несли потери – но у этой операции была и другая сторона: террам иногда удавалось засечь нас. Чаще всего нас выдавали mujibas, мальчики-пастушки, которые чуть ли не круглосуточно шлялись везде, и в частности вокруг холмов. Если они замечали следы, ведущие на вершину холма, то об этом тут же становилось известно террам. Нам же, соответственно, приходилось бросать засвеченные НП – более чем пару раз мы вовремя засекали боевиков, «фредов» и «ополченцев», приближающихся к нашим позициям явно не с тем, чтобы пригласить нас на дружескую чашку чая. ВВС нас выручали через раз: пока информация доходила до штаба, пока удавалось договориться со штабом ВВС, пока то да сё – боевики исчезали. Брайан, как я помню, был в тихой ярости.
      Однажды мы срочно меняли место нашего НП - ночью. Ночью нам вообще было удобнее передвигаться – по тем же тропам, которые использовали терры. Как правило, мы шли босиком – в этом случае наши следы частенько смешивались со следами боевиков (мало кто из терров мог себе позволить носить обувь). Тревор Флойд шел в авангарде.Он аккуратно обошел большой куст, стоявший на его пути, поднырнул под ветки, тихо вошел под этот природный шатёр и остолбенел: это была самая натуральная созданная природой хижина и там спали террористы! Голова одного из боевиков была в каких-то считанных сантиметрах от заляпанных грязью ног Флойда. С предельной аккуратностью Тревор двинулся обратно. Когда он, наконец, выбрался на тропу, мы все неслышно удалились как можно дальше – в конце концов, мы занимались именно что тайными операциями, а не ударно-поисковыми рейдами.
      В другой раз я неожиданно оказался в роли командира одной из мини-групп САС – уходившим от преследования ребятам крепко сели на хвост боевики, один из спецназовцев получил тяжелое ранение. Что было еще хуже, радист группы также выбыл из строя – когда кипятили воду, он умудрился опрокинуть на себя котелок с горячей водой. В результате, группу срочно эвакуировали на вертолетах в Макомбе. Я летел вместе с двумя САСовцами на одном из вертолетов, когда внезапно пилот засек терров в краале под нами. Не раздумывая, он посадил свою машину прямо посреди хижин. Мы моментально выгрузились, вертолет тут же взлетел и скрылся по направлению к Макомбе. Терры разбежались, но я не сомневался, что они сейчас придут в себя, перегруппируются и атакуют нас. Радио у нас не было – оно осталось в другом вертолете, вместе с раненым бойцом и выбывшим из строя радистом. Наше ближайшее будущее, судя по всему, находилось под большим вопросом. Так что я решил, что лучшим выходом станет героическая оборона в стиле защитников форта Аламо. Я быстро развернул оборону – если это так можно назвать: три бойца (включая меня) держат по своему сектору обстрела, а вот на поддержку друг друга рассчитывать не стоит, слишком нас мало и у каждого свой участок. Местные потихоньку успокоились и вернулись к своим делам – хотя настороженно косились в нашу сторону. Терры так и не объявились: то ли они рванули куда подальше, то ли решили, что все равно нас скоро на фарш пустят, так что чего напрягаться. Не буду скрывать, я с огромным облегчением через некоторое время услышал знакомый рокот лопастей – вертолет вернулся, чтобы нас забрать. Вернувшись на базу, я опять встал в строй, на свое привычное место рядового – никаких скидок на то, что я вообще-то был подполковником, никаких вольностей… сказано в строй, значит в строй.
      Вскоре нас сменила другая группа из 1-го РДО, ей командовал майор Ник Фиссер, зам командира отряда. С ним также прибыли Коос Муркрофт, Кернас Конради, Девальд де Бир, Фингерс Крюгер и Чилли дю Плесси. На их долю также выпало приключений. В ходе одной из операций де Бир в одиночку уничтожил 12 террористов из авангарда большой группы, которая полдня шла по пятам наших. Самое примечательное заключается в том, что де Бир истратил на них только 12 патронов. И завалил он их из своей верной автоматической винтовки R1 – по какой-то причине де Бир упорно отказывался брать на операции Калашников.
      В итоге ЗАНЛА и ФРЕЛИМО были вынуждены отказаться от наработанных троп, в частности от каньона Кабора-Басса до Зумбо и искать новые пути в восточной части региона (что им было категорически невыгодно). Кроме того, родезийцы сумели обнаружить и конфисковать все лодчонки, перекрыв таким образом проникновение в оперативный сектор «Ураган». Но спустя некоторое время в Португалии произошел прокоммунистический переворот, за которым последовало «изгнание» Родезии из Мозамбика. Война пошла с новой силой, значительно увеличив нагрузку на и без того невеликие родезийские вооруженные силы.
      1-й РДО через несколько лет снова очутился в Мозамбике – для того, чтобы помочь взять под контроль провинцию Газа. В ходе совместных специальных операций с родезийцами 6 спецназовцев из Южной Африки погибли. Но к тому времени, я уже покинул спецназ. Я служил в 32-м батальоне, а позже был опять переброшен на воздушно-десантные части – формировать 44-ю парашютную бригаду. В качестве командующего этим подразделением я, по крайней мере, мог хоть иногда помогать родезийцам – выбрасывая тактические десанты в районе Гванды, с тем, чтобы окружать и блокировать боевиков. Но Родезии в конечном итоге это не помогло – правительства США, Великобритании и ЮАР вынудили Яна Смита сложить оружие, в наивной надежде, что в Африке родится новая демократическая страна.
      Мое самое последнее посещение Родезии я не забуду никогда. Я лично сопровождал последнюю группу южноафриканских парашютистов, улетавших из Гванды. Мы все были одеты в родезийскую форму, на моей голове, в дополнение к этому, гордо красовался заломленный бежевый берет с эмблемой Родезийской САС. Я помню майора Роя Манковица из 1-й Бригады – мы поднимались в воздух, а он стоял рядом с ВПП, разъяренный, ошеломленный и преданный. Он в ярости грозил кулаком в небо, словно хотел кому-то сказать несколько непарламентских выражений (в общем, и так понятно кому и что). Больше я никогда в Зимбабве не был, но вот этот образ одинокого офицера находящегося в состоянии бессильной ярости от подлого предательства, остался в моей душе навсегда.

[Obi-San]

Родезию упрекали за то, что в стране нет всеобщего избирательного права. Причем громче всех упрекали в этом США (ну, с ними хотя бы понятно, Вашингтон еще во времена царя Гороха назначил себя самозваным экспертом по демократии и настырно лез во все уголки мира с этим – притом, что 1960-е годы в Америке с т.з. базовой демократии и прав черного населения соотносились довольно напряженно) и Великобритания, которая сама только полвека как пришла к всеобщему избирательному праву. С точки зрения родезийцев понятие «всеобщее избирательное право» звучало дико. По одной простой причине: родезийское общество свято верило в принцип «человек достоин права голоса только в том случае, если он способен доказать, что может трезво распоряжаться этим голосом». Проще говоря, в стране существовало два ценза: образовательный и имущественный. Родезийцы настаивали на том, что если человеку дано право голоса, то, по крайней мере, он должен владеть английским языком хотя бы на уровне чтения и понимания бюллетеня для голосования. И второй момент – достаточный уровень дохода являлся определенным доказательством того, что потенциальный избиратель являлся человеком ответственным: во-первых, у него хватало ума и навыков, чтобы заработать определенное состояние и владеть имуществом, а также это давало некую гарантию того, что он будет прилагать усилия, чтобы не потерять это в дальнейшем.
      Однако стоит подчеркнуть, что данные цензы никогда не были расовыми. Любой родезиец, независимо от расовой или национальной принадлежности, мог получить право голоса при условии что:
      (1) он является гражданином;
      (2) прожил в стране не менее 2 лет;
      (3) старше 21 года;
      (4) обладает знанием английского языка, достаточным для того, чтобы самостоятельно заполнить документ, регистрирующий его как избирателя (за исключением вождей и старейшин);
      (5) попадает в одну или более следующих категорий:

      Список «А»

      (а) ежегодный доход в течение двух лет к моменту регистрации как избирателя должен составлять не менее 792 фунтов – либо владение недвижимым имуществом на сумму не менее 1650 фунтов.

      ИЛИ

      (b) (i) ежегодный доход в течение двух лет к моменту регистрации как избирателя должен составлять не менее 528 фунтов – либо владение недвижимым имуществом на сумму не менее 1000 фунтов плюс
      (ii) законченное начальное образование.

      ИЛИ

      (с) (i) ежегодный доход в течение двух лет к моменту регистрации как избирателя должен составлять не менее 330 фунтов – либо владение недвижимым имуществом на сумму не менее 550 фунтов плюс
      (ii) среднее образование не менее четырех лет.

      ИЛИ

      Являться служащим в управлении по делам коренного населения, назначенным вождем или старейшиной

      Как сказал один родезиец: «Если ты считаешь, что вполне подходишь для того, чтобы иметь право голосовать, то ты должен понимать, что это, прежде всего, огромная ответственность – и вот тут стоит спросить: а ты это право заслужил?»
      Подчеркнем – ценз в том числе и образовательный. Естественно, что хулители Родезии громогласно кричали на всех углах, что черным отказывают в праве на образовании. Ну… вопрос об образовании в Родезии был довольно сложным – а точнее противоречивым. С одной стороны, министр юстиции Родезии Десмонд Уильям Ларднер-Бёрк придерживался осторожно-консервативной точки зрения по данному вопросу: «Я хотел бы отметить, что, в частности, в вопросе образования, правительства Родезии и Великобритании придерживаются диаметрально противоположных взглядов. В Великобритании полагают, что человек должен получить образование для осуществления своих политических прав. При этом экономическая ситуация в стране по-видимому игнорируется. Мы так и не смогли донести до британских политиков мысль о том, что давать образование сотням или тысячам африканцев, при отсутствии экономических условий (проще говоря, если в стране нет работы, достойной образования) – это прямой путь к беспорядкам и хаосу. Если кто-то берет на себя труд образовывать человека, то в таком случае необходимо предоставить ему возможность зарабатывать себе на жизнь. Человек, получивший образование, но при этом не имеющий работы – потенциальный источник неприятностей. Забавно в этой связи отметить, что образованный европеец не гнушается ручным трудом, при отсутствии иных возможностей, в то время как африканец, считающий себя образованным, не готов зарабатывать на жизнь таким образом. Образовательные программы в Родезии я могу условно разделить на академические и профессиональные. Потребность в академической науке в Родезии не очень велика, в то время как в области профессионального образования существует большая потребность в специалистах. Как мне видится, сначала необходимо предпринять шаги в этом направлении – чтобы большая часть населения получала профессиональные навыки, которые помогут им в жизни».
      С другой же стороны, тяга к образованию в более или менее массовом масштабе у африканцев появилась только в середине 1950-х годов. До этого времени, африканцы вовсе не стремились отдавать своих детей в школы, считая это бесполезным. (Наиболее ожесточенная критика по этому вопросу – сегрегация школ – звучала со стороны США. Однако американцы не учитывали демографический фактор – в Родезии белые составляли меньшинство. И соотношение африканских и европейских детей в классах начальной школы порой составляло 20:1, причем большинство из африканских детей даже не говорило на нормальном английском языке. В таких условиях европейские родители оказывались перед реальной угрозой, что их ребенок просто не будет говорить по-английски.
      Правда заключается в том, что Родезия обладала наиболее совершенной образовательной системой для своего времени – если мы берем страны, к северу от реки Лимпопо. Соотношение учащихся и общей численности населения было следующим:

      Эфиопия 1:108
      Мали 1:61
      Либерия 1:40
      Гвинея 1:24
      Дагомея 1:20
      Танзания 1:18
      Алжир 1:12
      Мадагаскар 1:11
      Гана 1:8
      Родезия 1:6
      (Великобритания 1:5)

      Необходимо также упомянуть, что до 1953 года (то есть до создания Федерации Северной Родезии, Южной Родезии и Ньясаленда) ежегодные траты на образование на трех территориях были примерно таковы. Администрация по делам колоний (в Лондоне) тратила на обучение (в год) 6 и 8 фунтов, для Ньясаленда и Северной Родезии, соответственно. В то же время, самоуправляемая территория Южная Родезия тратила на образование (подчеркиваю, речь идет об африканском населении) 27 фунтов – не запрашивая этих денег из Лондона. А вот данные на 1956 год. Количество африканских учащихся в школах на трех территориях:

      Начальная школа:
      Ньясаленд - 224600
      Северная Родезия - 156164
      Южная Родезия - 259573

      Средняя школа:
      Ньясаленд - 362
      Северная Родезия - 1210
      Южная Родезия - 9194

      В итоге, в сухом остатке получается, что в Родезии, да, действительно не был реализован принцип «один человек – один голос». Правом голоса в Родезии обладали только лица, удовлетворявшие условиям, приведенным выше. Более того, в Родезии хватало белых, которые не голосовали – потому что не соответствовали упомянутым критериям. А вот цветная община Родезии (азиаты, индусы и цветные) по этим спискам проходила, но от участия в политике старалась воздерживаться – их более бизнес занимал.
      Правительство Смита более чем резонно опасалось, что неграмотные / полуграмотные черные массы в условиях фактического черного большинства, получив право голоса, просто сметут все институты власти и разрушат страну (что в итоге и случилось). Это сейчас вольно насмехаться над министрами кабинета Смита, считать их закоренелыми расистами и т.д. – но в 1960-х годах, когда в «освобождавшихся» странах Африки первое к чему приступали «освободители» это к планомерному истреблению белого населения, развалу экономики, личному обогащению и массовой резне противников, данные опасения имели под собой более чем обоснованную почву. Выход правительств Родезии видело в одном – в постепенной – акцент на слове «постепенный» – эволюции. В постепенном образовании черных, в постепенной прививке им политической культуры, в постепенном взращивании основ и т.д.
Только вот когда об этом говорили белые, это объявлялось расизмом. Когда свою шкуру начало припекать, то тут же появляются взаимоисключающие параграфы из серии «это же совершенно другое дело».

(с)Сергей Карамаев

[Obi-San]

      Писать о коррупции в Африке – дело довольно бессмысленное, все равно что о погоде писать. Она есть, она будет. Она, кстати, была присуща и белым администрациям – в разной степени, конечно. И опять же – коррупцией тогда это не называлось, это была просто поправка на местные условия. Самое смешное, что в Родезии до 1980 года коррупция была куда меньше чем у южных соседей (вот южнее Лимпопо то и дело вспыхивали коррупционные скандалы). Сложно объяснить почему так – целый ряд причин. Страна была небольшой, администрация – соответственно, не разбухшей, бизнес велся в стране эффективно, т.е. каких-то предпосылок для коррупции не было. Был и еще один фактор – этический. Большинство белого населения считало Родезию своей страной, в которой можно жить честно, приносить пользу, зарабатывать деньги – и при этом оставаться в рамках законов, как писаных, так и неписаных. Понятно, что рая на земле не бывает – и там хватало нечистых на руку чиновников, а также бизнесменов, стремящихся обеспечить себе режим наибольшего благоприятствования, но сколько их было. И по тем-то временам это смотрелось мелочью, а уж по нынешним – так и вообще принимать во внимание не стоит.
      После 1980 года ситуация изменилась кардинально. Кафры не для того воевали, чтобы терпя лишения самоотверженно строить новую жизнь. Мугабе и Нкомо в общем и не скрывали, что борются исключительно за власть. Прекраснодушному западу подносились сказочки о национально-освободительном движении, о борьбе за свободу, о справедливой войне против угнетателей и т.п. чушь. На деле все выглядело куда прозаичней – власть в Африке берут не для того, чтобы строит там демократию джефферсоновского толка, соблюдать законы, какие-то правила игры и т.д. Власть берут, чтобы ей распоряжаться – по своему усмотрению. All is fair in love and war – а уж после того, как власть взята, all is fair тем более (причем во всех смыслах fair).
      Да, верхушка ЗАНУ и ЗАПУ понимала, что надо будет управлять страной, и естественно, что-то делать – но она также хотела хорошей жизни. Деньги, бизнес, фермы, предприятия, возможность ездить на Мерседесах и хорошо одеваться и т.д. И иметь при этом власть – причем власть такую, которая обеспечит свободу от всякой ответственности. Собственно.
      В общем, в 1981 году в рамках программы по реорганизации Зимбабвийской национальной армии верховное командование приняло решение о перевооружении бронечастей. К тому времени Родезийский бронетанковый корпус был расформирован, а техника частично была передана в другие подразделения, частично осталась, частично была увезена в Южную Африку. От 4 рот (в каждой было 16 машин – 4 взвода), осталась одна, оснащенная южноафриканскими «Эландами-90». Поскольку новая армия организационно состояла из 4 бригад, то было решено сформировать четыре роты бронетехники – чтобы в случае необходимости любую роту можно было придать какой-нибудь бригаде. Отношения с ЮАР к тому времени начали сильно портиться (а точнее сказать, стремительно летели в никуда), поэтому технику решили закупать в Европе и Латинской Америке. Одним из требований было то, что новые машины в обязательном порядке обязаны пройти испытания в условиях Зимбабве – климат страны и природные условия отличались даже от соседних африканских стран, не говоря уже о Европе. В частности командование зимбабвийской армии обратило внимание на бразильскую компанию «Энжеса», производившую боевые разведывательные машины «Каскавель».
      Посредником выступил ближневосточный бизнесмен Камаль Хальфан – в чей круг деловых интересов входила торговля оружием. Хальфан пригласил в Бразилию делегацию из 5 зимбабвийских военных во главе с 32-летним командующим вооруженными силами республики генералом Соломоном Муджуру (известным также как Рекс Нгонго). Делегация посетила завод по производству «Каскавелий», ознакомилась с документацией, но основное время все же уделялось отдыху и посещению различных достопримечательностей – Хальфан не жалел денег на то, чтобы военные чувствовали себя в Бразилии как в раю земном (справедливо полагая, что это принесет дивиденды в будущем). Через некоторое время Муджуру улетел обратно в Зимбабве, оставив в Бразилии двух своих подчиненных: полковника Брюса Рукен-Смита, командующего бронетанковыми частями ЗНА, и подполковника ВВС Брюса Харрисона – с наказом тщательно разобраться насколько «Каскавель» подходит для Зимбабве. Будучи профессионалами, Рукен-Смит и Харрисон тщательно изучили «Каскавель» (вплоть до испытательных стрельб), и пришли к выводу, что хотя машина по многим характеристикам является отличной, но для использования в Зимбабве она все-таки не подходит. Во-первых, у нее была подвеска рычажного типа – и т.о. «Каскавель» получался уязвим для мин, коих после войны в земле Зимбабве было более чем в избытке. Во-вторых, машина весила более 12 тонн – что означало ее непригодность для использования на африканских почвах: в случае дождя «Каскавель» прочно увязал бы в грязи. Во время испытаний броневика на полигоне Рукен-Смит обратил внимание на один факт: местность там была изрядно пересеченной, но вот грязи или заболоченных мест не полигоне не было.
      Из Бразилии эксперты направились в Швейцарию – чтобы как следует изучить БРМ «Пиранья», а оттуда – во Францию, где побывали на полигоне фирмы «Панар». После этого Муджуру приказал команде экспертов (в которую входил Рукен-Смит) под командованием полковника Джемса Сибанды опять убыть в Бразилию, чтобы еще раз проинспектировать «Каскавель». Рукен-Смит поставил под сомнение целесообразность подобной поездки – по его мнению (а он был профессиональным военным, к тому же имевшим изрядный опыт войны в зимбабвийских условиях), «Каскавель» для Зимбабве не годился. Но приказ есть приказ и военные опять направились на заводы «Энжесы». На этот раз Рукен-Смит потребовал от бразильцев провести испытания бронемашины на участке с грязью – и «Каскавель» предсказуемо и прочно увяз. Что, собственно, и требовалось доказать – машина для армии Зимбабве не подходила. Эксперты составили подробный отчет и вынесли категорическое заключение – «Каскавель» покупать не стоит. (Позже отдельные циники набрались наглости утверждать, что этот отчет так и не дошел до Муджуру – а именно за ним оставалось последнее слово, что необходимо закупать, а что нет).
      Тем временем, в Зимбабве для полевых испытаний привезли «Панар Линкс», поскольку эксперты сочли его более подходящим, чем «Какскавель». Со швейцарцами, правда, вышла осечка – они отказались везти «Пиранью» через полсвета. Кто-то вовремя сообщил им, что бразильцы выставили армейской верхушке Зимбабве неслабый «откат», и швейцарцы, как люди, привыкшие считать деньги, решили не тратиться на это мероприятие. Британцы – по всей видимости не обладавшие такой информацией – привезли в Зимбабве две БРМ, «Скорпион» и «Шимитар». По итогам испытаний «Скорпион» сочли подходящим.
      Рукен-Смит, как человек разумный и осторожный, представил итоговое заключение, в котором рекомендовал распределить приобретения: одну роту оснастить «Пираньями», купленными у швейцарцев, одну – французскими «Панарами», одну – британскими «Скорпионами». Он руководствовался исключительно здравым смыслом: мало ли что может случиться на международной арене, а посему класть все яйца в одну корзину не стоит.
      Каково же было его удивление, когда он узнал, что генерал Муджуру и секретарь министерства обороны Джеймс Читауро не дожидаясь заключения одобрили закупку бразильских БРМ – в количестве потребном для оснащения четырех рот. Притом, что «Каскавели» вообще не проходили полевых испытаний в Зимбабве. Сумма сделки составила 80 миллионов зимбабвийских долларов – по тем временам изряднейшие деньги. Рукен-Смит попытался добиться аудиенции у Муджуру, но безуспешно. К тому же очень скоро его сняли с должности командующего бронетанковыми частями ЗНА и перевели на незначительную кабинетную работу. Место Рукен-Смита занял двоюродный брат президента Мугабе – весь его опыт заключался в 6-месячных курсах вождения танков, пройденных в Болгарии в 1970-е. Рукен-Смит потребовал объяснений. Ему ответили, что он подозревается в причастности к заговору с целью покушения на Мугабе, в фаворитизме относительно солдат ЗИПРА в полку и в нелегальных связях с ЮАР. Втихаря ему сообщили, что он слишком громко и много рассуждает на тему «зачем было закупать «Каскавели» и что за этим в реальности стоит». Дважды Рукен-Смиту повторять не требовалось – он моментально подал в отставку и уехал в ЮАР, где поступил на службу в министерство образования.
      Спустя некоторое время в парламенте Зимбабве прошли слушания по поводу целесообразности закупки БРМ «Каскавель» и пригодности их использования в условиях Зимбабве. И.о. министра обороны Сидни Секерамайи отвечая на вопросы заявил, что «Каскавель» подходит ЗНА более чем любая другая БРМ, а полковник Рукен-Смит лишился поста командующего ровно потому, что противился их приобретению: «Он подал в отставку по доброй вое – и мы уважаем это решение. Но у меня нет никаких сомнений, что он пополнил собой ряды международного братства наемников. И мне интересно, что за советы теперь он дает южноафриканцам».
      Вопрос о получении «откатов» со стороны бразильцев министр Секерамайи с негодованием отверг.